Юрий Никитин - На пороге

В ее глазах что-то неуловимо изменилось, а высокий полицейский оглянулся и посмотрел на меня с оценивающим интересом.

– Печень? – переспросила она. – Что с моей печенью?

– У вас она и сейчас болит, – уличил я. – Спазмами. С утра. Да, успокоится к вечеру сама по себе, но только если не переборщите с жареным чесноком, до которого вы охотница… как только запах перебиваете?.. Но лучше одну таблетку сейчас. Лазарь, поделись, у тебя в блистере еще двенадцать штук.

Лазаренко ошалело вытащил из нагрудного кармана наполовину опустошенную пластинку с белыми капсулками фосфогливнекста, неуверенно протянул мне.

Я кивком указал на силовую женщину. Она медленно взяла, не отводя от меня взгляда, потом опустила его на блистер. Выражение на лице такое, что старательно пересчитывает, мысленно тыкая пальцем, чтобы не сбиться, это же милиция, снова посмотрела на меня.

– Вы всегда замечаете, сколько он употребил это вот… средство и сколько осталось?

Я сдвинул плечами.

– Элементарно, детектив… Такое запоминается само. Это так же верно, что вы позавтракали хамоном с аджичным соусом. Не понимаю, что вы в этом гребаном вяленом мясе находите? Детектив, не надо изумляться, мы же биологи! Распознавание симптомов нездоровья входит в нашу базовую профессию. Все видно по глазам и лицам пациентов… что не пациенты, конечно, а так… чашечки ай-петри.

Она нахмурилась.

– Я не ваш пациент. Остап Шухевович, вы позволите?

Геращенко торопливо кивнул.

– Да-да, берите. Все что потребуется, чтобы выяснить все и вернуть деньги!.. У нас без них работа рухнет!

Она посмотрела в мое лицо, обдав холодом синих глаз.

– Вы пойдете со мной.

– Хорошо, старший детектив Ингрид Вервольфова, – ответил я. Она дернулась, взглянула остро.

– Что, и мое имя на мне написано? Кстати, Ингрид Волкова без всякого «вер». У вас какие-то странные слуховые галлюцинации. У психиатра проверялись?

Я ответил скромно:

– Мы сами психиатры. Простите, хотя вы, как и принято почему-то в России, не назвались и не представились, что во всех остальных недоразвитых и отсталых странах Запада считается хамством, но у нас собственная гордость, на буржуев смотрим свысока… в общем, мне показалось, что я его где-то услышал… как обычно у нас в России. Ингрид и даже Вервольф, уж и не знаю, почему так послышалось… и даже сейчас слышится. А когда смотрю на вас, так и вовсе как бы вот наяву и зримо…

Лазаренко сказал быстро:

– Дверь кабинета была плохо прикрыта. А мы свои уши чистим! Ватными шариками, чтобы вы чего-то не подумали. Купленными на свои, не на государственные. Хоть и по гранту.

Она спросила:

– А что, могу подумать?

– Не знаю, – ответил он испуганно. – Вы же полиция, у вас мозги не такие, как у людей. Вы и думаете как-то по-особенному.

– Что, наверное, хорошо, – сказал Геращенко и посмотрел на нас с Лазаренко строго. – У милиции собственное мышление, полицейское!

Детективщица перевела взгляд на меня, несколько мгновений всматривалась, лицо такое, словно старается и не может вспомнить, когда именно прозвучало ее имя и вообще в какой тюрьме меня видела.

Я скромно помалкивал, наконец она поморщилась и сказала резко:

– Посмотрим, что в ваших мозгах. Остап Шухевович, вы позволите вашего сотрудника отвлечь от великой науки на несколько минут? Здесь найдется свободная комнатка?

Геращенко в испуге замахал обеими руками.

– Да забирайте, забирайте!.. Все равно работать не даете… Вон там пустая…

Ситуация, несмотря на абсурдность, меня странно веселила. Впервые я, человек не слишком общительный и даже закомплексованный, чувствую себя вольно и свободно. Хочется держаться нагло, все-таки не часто удается оказываться с людьми, над которыми чувствуешь абсолютное интеллектуальное преимущество.

Она почти втолкнула меня в указанную Геращенко комнату, где у нас свалено старое оборудование, выбрасывать жалко, а вдруг пригодится, указала властным жестом на свободный стул у запыленного лабораторного стола допотопной конструкции.

Я сел, продолжая рассматривать ее с интересом. Рослая, с широкими прямыми плечами, что придает ей еще более уверенный и бойцовский вид, изумительная фигура, слишком даже, с такой разве что под куполом цирка прыгать и ловить друг друга в последнюю секунду, да еще фитнес-конкурсы выигрывать.

Лицо тоже такое, что смотришь и стараешься вспомнить, в каком же боевике ее видел, очень уж киногеничное, характерное, но, на мой взгляд, вся слишком: крупная, рослая и накачанная, хотя и с четко очерченной грудью, что плюс, но чересчур рельефной и мускулистой, что минус. Явно много проводит времени в спортзале, где балдеет, побеждая мужчин.

Она села напротив и вперила в меня острый взгляд. Я поинтересовался мирно:

– Чем мне удалось привлечь внимание полиции? Шириной своей впуклой грудной клети?

Она поморщилась.

– Из вашего центра исчезла кругленькая сумма. Сейчас ваших сотрудников опрашивают.

Я фыркнул.

– Да никто из них не в состоянии украсть даже бутерброд со стола соседа!

– А вы можете?

– Что?

– Украсть, – ответила она. – Бутерброд. Вижу, можете. А что еще можете?

– Митохондрию из аксона, – ответил я, – а еще дентрит из денты с помощью лазерного дентоскопера.

Она обронила холодно:

– Меня интересует, кто и как украл двенадцать миллионов долларов со счета вашего института.

Я охнул.

– Двенадцать… миллионов?

– Хорошая сумма, – сказала она неумолимо и продолжила тем же обвиняющим голосом: – Возможно, для Мацанюка это копейки, однако кража есть кража. И, думаю, теперь он дважды подумает над переводом на ваш счет следующего платежа, если с него исчезают деньги так легко!.. Я еще не ответила или вы просто не поняли? Вы со мной потому, что больше других похожи на человека, который… может быть замешан. Это я сказала очень мягко, заметили?

– Ну спасибо, – сказал я саркастически. – Пальцы ломать будете?.. Или бить по ребрам?

– Вообще-то могу, – сообщила она холодно. – Но вы интеллигент, вас физической болью не сломить. Это простые мужики раскалываются сразу. С яйцеголовыми нужно иначе.

– А сможете? – спросил я с любопытством. – Все-таки больше привычны к дубинке… Кстати, фамилия вам очень даже идет. Прямо волчица!.. Вервольфша.

Она сказала с отвращением.

– Зато у вас фамилия гадостная.

Я изумился.

– Моя?.. Почему?

– Лавронов, – повторила она с отвращением. – Хотя бы Лавров…

Я фыркнул.

– Лавров – от лаврового листа?.. Который на похоронных венках?

– И на венках победителей, – отрезала она. – А лавронами у нас звали самцов жаб. Нет, лягух!.. Их звали шкреками, потому что они кричат «шкре-ке-ке, шкре-ке-ке», а их самцов – лавронами!