Рем Манулов - Шёпот Зуверфов (СИ)

Джулия открыла глаза и решила, что ещё спит. Точно сон, не иначе. Она лежала на кровати. Своей кровати. На той самой, где умерла её мама, когда сама она была маленькой. С тех пор Джулия спала только в маминой спальне, отказавшись от своей комнаты. Разумеется, у них был свой дом и не один. Но отец много работал, и её мама придумала остаться в гостинице. Так ей было проще, даже радостней. Изменилось ли что-то после того дня, когда она, Джулия, разругавшись, простилась с отцом и ушла из дома? Ничего. Белоснежное бельё, пахнет цветами и чистотой. Шторы раздвинуты так, что видна взлётная полоса местного аэропорта. Пентхаус был предоставлен только Джулии и воспоминаниям. Сейчас белое убранство комнаты казалось ей явным перебором, будто находишься в стерильной палате. На самом деле так и было. Врачи не знали, что творилось с мамой, но Джулия теперь знает. Она поднялась с постели, сунула ноги в мягкие тапки. Кожа и волосы чистые. Её кто-то умыл, пока она была в отключке. От одной мысли, что чужие руки касались её тела, Джулию передёрнуло. На её плечах висела белая накрахмаленная майка, а на пуфике рядом с кроватью лежал шёлковый халат. Джулия встала с кровати, набросила халат и включила свет. Белый резал глаза. Она давно отвыкла от него. Похоже, ей это не снится. Она вышла на лоджию, просторную и уютную. В углу по-прежнему покоились никем не тронутый журнальный стол и пара кресел. Здесь мама читала ей книги, когда недуг отступал. Погода стояла чудная. Вечер подбирался к городу, но солнце ещё не село. Джулия посмотрела вниз. Всё тот же Сент-Вален как на ладони.

По ногам Джулии пробежался тёплый ветер — кто-то вошёл в комнату. Она обернулась и увидела всё тот же идеальный череп с острыми скулами. Оло Ван Дарвик смотрел на неё мягко, почти по-отечески. К слову, сам он выглядел на сей раз слегка уставшим, расшатанным. Бежевая сорочка выбивалась из брюк, а пиджак сидел как-то неуверенно.

— Если я сплю, этот кошмар затянулся, — проговорила Джулия громко, даже слишком громко. Ей почудилось, что слова эхом разнеслись по полупустой белой палате.

— Я бы мог сказать, что ты дома, но вряд ли ты считаешь так же, — ответил Оло Ван.

— Почему я здесь?

— Видишь ли, — Оло Ван замялся, — так вышло, что ты стала фигурой на шахматной доске. Само собой — случайно.

— Стало быть, я — пешка?

— Я бы так не сказал, — помотал головой Ван Дарвик.

— Ты в курсе, что я до сих пор ненавижу тебя?

— Честно говоря, я надеялся на снисхождение.

— С чего бы?

— Ну, может, потому что я твой отец?

— Не уверена, что это принципиально, — закатила глаза Джулия и уселась на кровать.

— Поверь, я всегда желал тебе счастья и всего лучшего.

— Потому ты позволил этой дряни занять место моей матери?!

— Ты о Магнолии?

— О твари, которая разрушила семью, и до сих пор ошивается у твоего плеча! И ты называешь меня своей дочерью?!

Оло Ван промолчал.

— Ты никогда не был мне отцом и уже поздно им становится. Я не люблю тебя. Я тебя ненавижу. И лучше давай-ка выкладывай, что происходит. Как я и Инсар оказались в Сент-Валене?

— Скучная политика. Она тебе не интересна.

— И всё же?

— В двух словах: ты примешь мою сторону, а твой знакомый умрёт.

— Есть альтернатива?

Ван Дарвик дал понять, что её нет. И добавил:

— Ты выросла и похорошела, но материнская наивность в тебе неискоренима. Она жалела всех подряд.

— В том числе и верного Маятника?

Ван Дарвик снова не ответил.

— Зачем ты пришёл?

— Поздороваться.

— Ну, привет. Легче стало? Если не собираешься посвящать меня в то дерьмо, которое ты в очередной раз навалил, то лучше проваливай!

Разговор закончился, толком не начавшись. Оло Ван пожелал доброй ночи и покинул номер. Джулия пошла за ним, но герметичная белая дверь комнаты, закрывшаяся за спиной Ван Дарвика, теперь оставалась недвижимой. Система защиты объявила о своей неспособности пропустить человека, не занесённого в протокол безопасности. Джулия психанула, швырнула в дверь вазу, затем стул, и на этом успокоилась. Оло Ван Дарвик был верен себе: скрытен, лаконичен и эгоистичен. Потому стоило ждать удобного случая и начать действовать самой. Что ж, не впервой. Чёрт возьми, дайте ей только шанс!

— Ку-ку, Инсар! Проснись, наше всё, — говорил знакомый металлический голос. Инсар узнал его. Асмар Мбалли. Поганый железный калека, который строил из себя мессию.

Инсар очнулся, открыл глаза. Холодная влажная земля. Он в клетке. Зуверфы снова далеко. Захотелось выть, будто битая брошенная собака, но Килоди сдержался.

— Не слишком комфортные нары? А у твоей подружки всё по первому разряду, — Асмар Мбалли сидел на маленьком деревянной стуле, облокотившись о решётку. На нём висел его старый потрёпанный синий плащ, который теперь напоминал необъёмную сутану.

— Объясняй, во что я ввязался?! — Инсар размял затёкшую шею, осмотрелся — кирпич и сталь. Однако вполне приличный сортир и умывальник. Инсар сел на своей койке и уставился на Мбалли. Горел тусклый свет, будто где-то теплилась лучина или на входе догорал факел.

— Ты, наверно, ужасно голоден?

Килоди хранил молчание, уставившись на хромированную морду.

— Чего желаешь на ужин? Время позднее, но ничего, успеем.

— Издеваешься надо мной? — заскрежетал зубами Килоди.

— Глумиться над голодным человеком — кощунственно. Так что не тяни и выбери жратву.

— Хватит! — рявкнул Килоди.

— Понял, понял, — отозвался Асмар, встал со стула, заполнив собой коридор, — а как насчёт сэндвича с сыром, говядиной и травами? В здешнем ресторане их готовят так, что пальчики оближешь. Говорят, лучшие в городе!

— Где мы?

— В Сент-Валене. Жаль, что вот-вот, и местный колорит схлынет. Война, знаешь ли, никого и ничего не красит, все забьются в норы, будут выжидать.

— Какого рожна я делаю в Сент-Валене?!

— Схожу, распоряжусь о твоём ужине. Потерпи немного, я мигом, — сказал Асмар Мбалли и исчез.

«Котятки мои! Привет! Я — ваша любимая Марта! Честность и непредвзятость в одном флаконе. Что творится с нашей любимой Илейей? Страсти, хочу вам признаться. Да вы и сами это прекрасно видите, но молчите или стараетесь не замечать. Введён семнадцатый артикул! Введён тихо, будто приняли закон о рыбной ловле. А кто его подписал? Вот здесь кошмар начинает становиться реальностью. Друзья мои и недруги! Пусть кто-то считает, что Марта — то есть я — плод какой-то пропаганды или происки сономитов/детрийцев/стердастоса/чёрной улитки или ещё чёрт знает кого! Мне плевать! Я говорю, что знаю, как считаю, и призываю вас шевелить мозгами. Кто верховодит в Трезубце, который за каких-то четырнадцать месяцев превратился из сияющего дворца в замок, населённый чудовищными приведениями? Исполняющий обязанности Лидера Оло Ван Дарвик захватил трон! Власть в его поганеньких ручках и это факт. Откуда, спросите вы, я знаю? Разумеется, мне об этом напела одна очень важная птица из застенок Трезубца. Имени, увы, назвать я не в силах. Итак, вопрос такой: какое право имеет хунта вводит столь радикальный закон, каким считается «Артикул 17»? Вся экономика будет перенаправлена на нужды армии. Никаких кастрюль, чайников, тостеров, ТВ-панелей и машин. Только ракеты, танки и прочая бронетехника! Вам нравится реальность, вырисовывающаяся в долгосрочной перспективе? И мне нет! Говорят, война должна закалить характер нашего брата, стать целью для триумфа и сплочению нации. Но у нас нет своей нации! Илейцы — пустое место, да простят меня миллионы. Вы знаете, кто ваши предки, как вы появились и от кого произошли? И мы не знаем. Никто не знает! И, стало быть, воюя с сономитами, вы станете убивать своего сородича, но даже не подумаете об этом, поддаваясь слепому гласу беспринципной пропаганды. Вы знаете, как Оло Ван Дарвик захватил власть в Трезубце? Неугодных он отправлял на тот свет или ссылал в психушку. Уверена, обратись мы к дирекции Нуттглехарта с дотошными расспросами, узнали бы много интересного и неожиданного о пациентах. Но, увы, об этом приходиться только мечтать, т. к. фонд Дарвика спонсирует психбольницу. Илейя, что ты позволяешь?! Ты втянута в войну! Столицей правит чокнутый миллиардер, а Котлованом — убийца! Не стоит ждать помощи со стороны, Детре не обязательно вмешиваться, а другие союзы здесь просто бессильны. Необходимо что-то менять своими руками, Илейя! Иначе будет поздно. Конец связи».