Юрий Шубин - Статус неизвестен (СИ)

Что-то такое абсолютным приятием сидит в наших головах, что непорочное зачатие новой жизни весьма при странным способом переживаем легче, без особого недоумения, чем, казалось бы, естественную для всякого человека смерть.

Отдавая предпочтение вере перед сомнениями.

Поры жизни передающиеся воздушно-капельным путем разлетавшиеся по новым телам прорывались сквозь землетрясение чувств.

Никола Бланшет стоял прижавшись бородой к решетке и пялился на тяжело, с болезненной медлительностью поднимающихся по пологим ступеням на верх, вновь оживших. Он лихорадочно искал среди возрожденных кого-то глазами.

— Не зря их называют Франкенштейнами, — припомнил вновь Иллари. — Оказывается твой враг не только либо жив — либо мертв…

— Л-лэ-либо он Фэ-ф-фрак, — закончил его мысль Парс.

Толпа взревела — кто радостно, а кто тоскливо и обреченно. Истерика с подобострастным ужасом охватила людей. Многие плакали. Казалось их слезы оживляли как весенний дождь. Некоторые продолжали молитву боясь взглянуть правде в глаза. Верующие падали на землю в религиозном экстазе. Но это никого не смущало.

Приостановившийся мужик с плутоватой физиономией бормотал, в страхе быть услышанным, красочные проклятия.

С простодушным выражением счастья родственники валились на колени и бледнели как полотно узнав среди оживших своего почившего близкого.

Пуская слезы умиления, стеная и скорбя, люди наглея ринулись в давку. В страстном угаре отец-настоятель мгновенно потерял над ними власть. Под несокрушимым напором двойное оцепление трещало по швам. Неуправимые собой, не одолевшие тягу к сопротивлению, мстящие неведомо кому, безликие в людской обиде, обманутые в надеждах своих бодались, боролись с несовершенством всякого совершаемого чуда.

Один перерожденный, торопясь жить и чувствовать, в беспамятстве бросился бежать, но его поймали, призывая на помощь родственников. Другие, покинув «Вместилище», шли сами, уводя, оттягивая группы по десять, пятнадцать человек из средоточия физической радости и боли.

Зашитые, зажившие чрева чесались.

Шок, лишавший прихожан способности спокойно и трезво оценивать окружающее, проходил, уменьшая душевное смятение. Натиск толпы ослабевал.

— Вон как душа с новым телом освадебилась, — рассуждал Иллари о чуде как о случке какой, кисло уставившись в зарешеченное окно.

Рослая, статная молодуха с шелковым водопадом черных волос и прикрывающими стыд полосками ткани выходила одна из последних. Дрожащими пальцами хрустко, точно глазурь ломая, соскребла с лица посмертную маску. Очень это было зрелищно и эффектно.

Момент непорочного зачатия нового порока в овертайме жизни.

Щеки до висков и скул жутко правдоподобно пошли трещинками. Но она, уже пленительная теперь, на столько торопливо избавлялась от пригожей мертвечины, что расцарапала мелкую бородавку.

Капельки набухающей крови напоминали росчерк жизни на розовой бумаге ее румянящихся щек.

Реальность происходящего поражала.

Счастливые ручейки слез потерялись в густой бороде Николы Бланшета.

А за спиной, точно вышедшей прогуляться покачивающейся красотки, отчужденно висели распятые на крестах страстотерпцы, за каждым из которых стоял свой прощеный мир.

Главное событие литургического года наступило.

В регистрационные записи метрических книг нынче же будут внесены значительные изменения.

Самые интересные, захватывающие из ощущений те, о которых ты не можешь никому поведать.

Только душой мы можем желать смерти и только душа в ответ бессмертна. А телу всегда так хочется жить, но ему никогда не убежать и не продлиться бесконечной жизнью, укрываясь от тлена смерти.

Что не додадено природой — того и хочется. Мы устроены так и устройство это работает в нас исправно.

Вот только сейчас ОН был легче пушинки вылетевшей из подстилки гнезда раньше оперившихся птенцов. Изящней паутины сорванной меж разогнутых ветром ветвей. Прозрачней хрусталя в стене ледяной пещеры. Воздушней дыхания в первом крике сморщенного младенца. Эфемерней секундного сна меж смеженных ресниц. И ВДРУГ… повис, почувствовав тяжесть и прогнувшись под собственным весом.

ОН был в теле. И оно было новей его прежнего…

Нам всем снились сны в которых с нами происходит что-то ужасное и мы пытаемся закричать, но не можем издать ни звука. Душа, обретающая новое незнакомое тело, испытывает нечто подобное.

Точно на темной улице вдруг зажглись все окна разом. ЕГО глаза широко открылись и вытаращились не понимая ни себя, ни того, что ЕГО окружало. Казалось из НЕГО смотрит какое-то другое, неведомое существо.

Торжественный казус толчков в груди. Соком бежит кровь по жилам. Губы солонеют. Все кругом просит названий и имен.

Белая жемчужина солнца в окне узнана первой… Но осознание двоится и огненный желтый шар вырастает в размерах, изрыгая протуберанцы, то вновь удаляется уменьшаясь и одновременно с этим белея иным огнем.

Юноша подставил свету лицо, еще боясь открыть глаза и увидеть все не таким как он себе уже представлял.

Можно ли жить зажмурившись?

Он этого не знал.

И чтобы не задохнуться открыл глаза…

Сомладенчество двух сознаний никак не хотело брать бразды правления телом. Пока боль в затекших мышцах не возглавила пробуждение.

Нужно было освободиться.

От чего?

От того что причиняло боль…

Редкий властитель карал себя, с такой легкостью поощряя силы сопротивления.

Глаза шарили, искали, требовали…

В холодной дымке затуманенного сознания бились цветные бабочки воспоминаний. Но они как гусеницы еще были медлительными. Немыслимая власть над мыслями, которые можно было переложить в слова и озвучить.

— Кто нибудь! Эй! Отвяжите меня! — толком не понимая к кому САМ обращается.

ОН мог издавать звуки!

ОН, вот, слышал себя, только что!

Запах пота и ритм сердцебиения…

ЕМУ нужно было скопить некоторый запас стабильности. Свыкнуться. Обрести опыт новой жизни. Что ОН умел всегда, то возвращалось в первую очередь.

Лучше всего Карэл умел терпеть боль.

Словно расправились, раздохнулись легкие в груди. Юноша взялся дышать до головокружения глубоко и часто. Осознавая свое право на внутреннее движение. Тело точно подчинялось беззвучному приказу, обретая жизнь утраченную и возвращенную вновь.

Но боль вновь охватила его и губы дрогнули.

Болели худые оглобли, растянутых на кресте в ожидании милости, рук. Кожа на ступнях казалась задеревеневшей.

К своему удивлению Карэл обнаружил что может двигаться.