Юрий Шубин - Статус неизвестен (СИ)

Когда чиновник вернулся, галстука на его шее не было. Он, видимо, и сам не заметил когда тот стал душить его и в волнении был сорван.

Председатель заиндевелой рукой безропотно протянул чистый, как снежное поле в ледомир, бумагу с отметкой Изберкома.

Потребности говорить между ними больше не возникало. Все что они не в состоянии были понять — устраивало обоих.

Заботясь об обещании которое он дал сыну этой ночью Астрел достал из кармана собственную ручку. Каллиграфически разборчивым почерком он написал:

Планета числящаяся в звездных атласах и лоциях под

номером 0011037016 и названая Перво землянами «Са-

лютой Млечной» передается в полное безвозмездное

пользование жителям Перво земли, на срок не ограни-

ченный, по решению «Правовержца» Астрела Сатер-

лана, ставшего волей народа на одно это решение 16

радовника 89 года от первого дня Бого вспоможения.

Возможно, кто нибудь другой мог и поглаже написать, но Астрела все устроило в таком виде. Он поставил свою подпись под документом. Завитки получились немного странными, но «Правовержец» не стал ничего поправлять.

Жизнь определяется только тобой, а не кем угодно. Нужно сметь! Просто необходимо!

— Думается, пора, — ему самому понравилось как он это сказал. Как ключевое звено в естественном порядке вещей, законченным верным движением практикующего хирурга, Астрел Сатерлан сложил пополам избирательный бюллетень. Провел большим и указательным пальцем по сгибу, заострив его. И без сомнений, с легким сердцем, осознанно и произвольно одновременно, опустил в ящик для голосования. В эту золоченую емкость для смысла. Он напоследок расслышал шуршащий полет и стук упавшего на дно, опечатанного сургучом ящика, документа.

Дальше все пойдет своим чередом…

Астрел, оказывается, подустал от построения гармонии. Он готов был завалиться спать прямо тут на голый пол и прикрывшись ворсистой накидкой посапывать обнимая одну из ножек тумбы.

Как идейный уклонист охраняющий свой выбор.

Чтобы хоть как-то спастись от зевоты он направился по ненужно длинному залу к выходу.

— А как же быть с пресс конференцией? — потерянным голосом бормотал ему в след Председатель Изберкома.

— Повесте мой портрет. Живопись любят все.

Чиновнику хотелось повесить его самого.

Астрел вышел на улицу беззащитно щурясь и вновь одел очки. До дому он так и не дошел. Завернув к отцу Аквитину поделиться радостью о возрождении Карэла. Ожидая его преподобие он уснул в прихожей на каком-то сундуке.

Ему снился свет. И как тенистые сумерки отступающей армией покидают Норингрим.

Солнечные лучи чернили пыльную листву. Возвращаясь домой Астрел воспользовался калиткой с шипастыми завитками, через которую сквозь стену храмового сада выходила по утру на площадь Хавада.

Тени не ушли. Они остались. Заслоняя громадноглазое небо сомкнувшимся трепетом крон.

Астрел пронизывал серебряный смех Сати. Проказница, как оказалось позже, отнесла вазочку угостить Юджина конфетами. Мальчишка орал дурным голосом вылавливая шевелящиеся фантики набитые жирными пушистыми гусеницами.

Кусты сплетали, стискивали тропу. Огибая дальний угол сада Астрел пытался понять чутьем, а не лезть ломая ветви. Ему было принципиально отыскать жену самому. Естеством. Ни у кого не выясняя, лихо по гусарски, предстать хозяином в доме. Главной частицей единого организма где ни победителей ни побежденных не судят.

Астрел стал усекать шаги завидев благоверную и дав себе устояться. Напитывая себя ее присутствием.

Взявшие поровну от дня и ночи, и от того полу правдивые, тени расходились от угла мезонина двумя неодинаковыми половинами. И между ними, под деревом, спиной к нему приседала Эмили. Ее плечи работали и среди встряхивающихся кудрей переливающейся силой, казалось, потрескивали молнии. Все в нем радостно тревожилось от сладостного обожания. Он себе одному тайно внушал трусливое своеволие. Как после большого поступка хочется побыть без инициативным. Человек сплетенный из привычек и не суть важных вещей. Приложений к понятию быть счастливым. Он был склонен порождать суету не досчитавшись чего-то или кого-то. Все целиком теперь были в доме. Возвращены. Рядом. Те кто были ему ближе всех, должны его повседневно окружать, немного развращая этим Астрела. Он жертвовал мелочами во имя общего ощущения. Умозрительно понимая и не дозревая в своем понимании. Он хотел бы перевести свою семью в форму собственности, а не в сферу чувствований и переживаний терзающих мозг и сердце. Он бы и в правду хотел коллекционировать их возле себя. Но рабство любви запрещено здравым смыслом и чем-то еще, вызывающим омерзение от одной мысли об этом.

Безответственные эмоции самые непосредственные.

Астрел застрял в этом состоянии комплексуя в жестких объятиях обстоятельств, как, наверное, всякий мужчина на его месте после ссоры с любимой.

Побаиваясь жену ты делаешь ей самый неоднозначный комплимент.

Шамкающий но безротый шелест бриза с реки очень походил на шепоток. Ярко-зеленое перемигивание сквозящихся лучиками крон на солнечной стороне сада то тускнело, то ярко подрагивало в такт с ее короткими движениями.

Астрел подошел совсем близко.

Эмили словно собралась доить низкую, колесно трубчатую корову и ее полу скрывали травинки. Велосипед сына столько лет простоял а сыром чулане. Теперь она усердно оттирала ржавчину, не желая мириться с этими рыжими пятнами, особенно неуместными на сверкающих хромированных крыльях и руле.

Наверное сын еще спал. Они всегда очень много спят поначалу…

С травинки на плечо Эмили пытался переползти жужильный сверчина. Ломкие, длинные, все в заусиках, передние лапки насекомого зацепились за ткань кофточки, а травинка пружинила, приподнимая острое перламутровое брюшко. От чего жужильной сверчине для равновесия приходилось расправлять сухие загогулистые крылышки.

Астрел подкрался, сощелкнул ногтем сверчину и тот обиженно затрещав крыльями умчался фитилем в лучисто-голубое небо.

Эмили испуганно выпрямилась. Стебель ее тела вырос в одну секунду. Волосы, как облегченный небесный свод над ее головой, развивались нимбом. Когда она обернулась ее кожа была очень бледной как у ребенка. Женщина метнулась взглядом. Белые атласные голуби выбившегося лифчика заострили клювики — грудки. Даже теперь, с этой тряпкой в руке, в передернутой кофточке женщина из нее била через края.

— Ты ходишь как привидение. — отчитала она его.

— Привидение от слова «видеть». Ты думала обо мне, вот я тебе и привиделся.

— Я могла думать лишь о Карэле. Как он? — Эмили спрашивала невразумительно взбалмошно отвергая ответ. — Мне его сон показался таким крепким, что не стала… может я зря не разбудила… Наверное зря. — Говоря в слух мучившие ее слова она горячилась и комкала суть. — А то мне кажется что он как тогда… до того… будто ничего не изменилось. Хотя Хавада сказала что сама видела как он замечательно двигался, — тут же поправила она себя.