Вячеслав Воронов - Запах гари

— Этих баллончиков надо миллион… что они со мной сделали! Без кислорода я уже не могу…. Ты слышишь или нет? Мне, который жизнь прожил на буровой, запах нефти пропитал меня насквозь, теперь нужен чистый воздух, чистая вода! Я осушал озера, вырубал тайгу, теперь мне нужна природа, экология! Что за бред!..

— Допился, алкаш! — воскликнула Марина. — Я тебе сколько раз говорила…

— Да умолкни, ты!.. — взревел Бардаганов, втискивая баллончик обратно в карман. Кстати, о выпивке… неужели я теперь и сотку не потяну? Нет, не-е-е-т, не может такого быть!

Он вскочил на ноги, бодрый и резвый после кислорода, бодрый и резвый после посетившей его мысли о выпивке, и широким шагом, всем видом излучая решимость, подался на кухню. Достав из шкафчика початую бутылку «Абсолюта», он налил в стакан и сделал пару глотков.

— Ну, вот, а я думал, что и жизнь кончилась….

Он допил одним махом и открыл холодильник, высматривая, чем бы закусить. Вдруг глаза его округлились, и он перегнулся, схватившись за живот и извергая на пол всё, что влил в себя только что. Отплёвываясь, отхаркиваясь, он чуть не свалился от внезапно нахлынувшей слабости и тошноты, с трудом добрёл до комнаты и упал на диван.

— Я ж говорила, допился до ручки! — злорадно зашипела Марина. — А ещё меня обвиняешь, что я дверь какую-то закрыла! Белка уже! Лечиться надо, а он руки распуска…

Вдруг она, отскочив в сторону и налетев на журнальный столик, заорала так, что у Бардаганова едва не заложило уши. Статуэтка эфиопского воина с копьём в руке, которая стояла на столике, упала на паркет и раскололась на части. С изумлением Бардаганов увидел непомерно крупную чёрную крысу, которая принюхивалась, задрав нос, неподалеку от мебельной стенки. От окна, балансируя голыми хвостами, к ней семенили еще две, поменьше размерами.

— Крысы, мама, сделай что-нибудь! — закричала Марина, подёргивая судорожно согнутыми в локтях руками и прижимаясь к стене. — Откуда они здесь? Да что ты сидишь!

Крысы не проявляли никакой агрессии, а лишь мирно принюхивались. Первая, самая крупная, повела хвостом и начала обеспокоенно сновать взад-вперёд. Две других застыли, наблюдая за нею, лишь кончики их хвостов подрагивали от напряжённого внимания. После этого они слаженно издали пронзительный писк, и, словно по команде, ринулись из комнаты. Через долю секунды самая крупная из них вернулась, запищала и снова бросилась в коридор, после чего опять вернулась и застыла, словно чего-то ожидая от людей. Бардаганов поднялся из кресла, завороженно глядя на это действо, и сделал шаг к крысе. В ответ на это тотчас примчались остальные и с порога злобно зашипели на него.

— Они тебя защищают! — Чувствуют своих!.. Ты будешь такой же серой, черной, как они, и поэтому… они хотят, чтобы ты шла с ними! Ха-ха! Вот это цирк! Смотри, твоя сущность крысиная!

— Заткнись! Убери их к чёртовой матери!

Марина забилась в угол, сломав ветку огромной монстеры и чуть не сбросив со стойки плоский телевизор. Глаза ее округлились от ужаса, взгляд был прикован к непрошеным гостям. Одна из крыс быстро подскочила к ней, впилась зубами в полу халата и потянула. Марина завизжала, но крыса тянула не переставая, дергала халат и упорно семенила лапками.

— Давай, иди с ними! Будешь крысиной королевой! — злобно орал Бардаганов, — все вы теперь заодно! Найдешь своего серого красавца, родишь такого же, и будет охранять вас свора крыс! Но только напрасно — я своё доведу до конца!

Последнюю фразу он произнёс изменившимся, глухим голосом, в котором клокотала лава. Тёмные глаза его, казалось, потемнели ещё больше.

Вдруг пол под ногами их вздрогнул, заметно качнулась люстра, в серванте звякнула посуда. Крысы, метнувшиеся в коридор, быстро вернулись, и с тихим, тревожным писком, уже втроём, впились в халат Марины. Они тянули с такой силой, что халат стал трещать и рваться, а Марина никак не могла решить, что ей делать, не в силах преодолеть страх перед этими тварями. Пол снова вздрогнул, и Бардаганов рявкнул, матерясь и бросаясь к выходу:

— Что стоишь, как прибитая! Землетрясение! Они чувствуют своего, спасают своего! Вон как оборачивается!

Он расхохотался и громко щёлкнул замком входной двери, словно передёрнув затвор автомата. Смеялся как-то дьявольски — весело, во всё горло, будто и не было опасности. Он шёл впереди, крысы следовали за ним, отпустив халат Марины, но постоянно останавливались и оборачивались, удостовериваясь, что она не отстает. Когда они добежали до первого этажа, ступеньки заходили под ними ходуном, чудом удерживаясь в гнездах. Сверху донёсся звон стекла, что-то мощно грохнуло, клубы пыли заполонили пространство лестничных пролётов, закрыв обозрение, забиваясь в рот и нос. Вслед за Бардагановым, похолодев от страха, на улицу выбралась Марина.

Едва они успели добраться до детской площадки, новый мощный толчок сотряс землю. Часть стены их подъезда, словно в замедленной съемке, отделилась от здания и с глухим грохотом рухнула, подымая тучи пыли. Из этой пыли, клубившейся и наседавшей как неизбежная кара, вылетали бившиеся о землю обломки, которые, словно специально, продолжали нестись вослед людям. Пожилую женщину, отбегавшую в страхе, задел по плечу один из обломков, и она молча и тяжело упала, тотчас ревниво укрытая пылевой тучей. Десятки людей, одетые кто во что, босиком и в домашних тапочках, бежали, ковыляли, хромали подальше от напасти. Вслед за последним подъездом рухнул каркас первого, заглушая крики ужаса и плач тех, кто успел добраться до детской площадки. Дом напротив тоже не выдержал, часть его обрушилась под аккомпанемент криков; люди могли лишь бессильно наблюдать за происходившим. Земля то ходила под ногами ходуном, то мелко дрожала, словно живое существо, которое получило смертельное ранение и билось в агонии. Люди кричали, выискивая близких, орали от ужаса, не зная, куда деваться, создавая в разыгравшемся воображении ужасы ещё большие. Вот-вот земля разойдётся под ногами, в надёжной до сих пор тверди зазмеится трещина, сначала маленькая и безобидная, но она быстро разрастётся, породив десятки таких трещин, от которых некуда будет деваться. Не взлетит же человек, как птица, спасаясь от напасти, и останется один путь — низвергнуться в бездну и умереть в её чреве, которое кипит раскаленной лавой и напоминает ад. А может, и в воздухе, в небе тоже не будет спасения, ведь беда не ходит в одиночку, век суждено человеку страдать, и нет ему счастья, негде преклонить голову, сказав: я дома.

Но в короткое время земля, наконец, успокоилась, толчки прекратились. Люди бродили вокруг завалов, боясь подойти поближе, как к чему-то неведомому, ужасаясь произошедшему, создавая в воображении — что произошло с теми, кто не успел выбежать из домов. Женские крики и плач не прекращались.