Вячеслав Воронов - Запах гари

— Закройте, пожалуйста, — почти негодующе выдавил он из себя и закашлялся.

— Здесь дышать нечем, для выздоровления нужен свежий воздух, — назидательно и твёрдо заявила сестра, зная, что только так можно воздействовать на привередливых пациентов.

— Какой ещё свежий воздух! — взорвался Котиль. — Закройте, я вас прошу!

— Правда, дышать нечем, — отозвался один из больных слабым старческим голосом, заворочавшись в скрипнувшей на разные лады кровати.

— Закройте! — страшно заорал Котиль, тяжело вдохнул и выпучил глаза. — Воздух, воздух… к чёрту ваш воздух!

Сестра с грохотом притворила форточку и быстро вышла из палаты; грубости уже готовы были сорваться с ее губ. Пенсионер еще поворочался в постели и проскрипел:

— Молодой, а такой привередливый. В отдельную палату, если такие… требования!

Котиль молчал. Он поглядывал на форточку, словно на чудовище, посаженное на цепь до поры до времени. Четких мыслей в его голове не было, вместо них роились обрывки странных фраз, которых раньше, при молодой и здоровой жизни, он не замечал. Он с ужасом осознавал, что форточкой всё не закончится, а со временем будут возникать новые угрозы, ему станет хуже, и что-то с этим надо делать. Он думал о выхлопных трубах автомобилей, о сладком угарном газе, о приливе сил, который он приносит.

— Чего молчишь? — не желал успокаиваться пенсионер, восприняв молчание молодого строптивого пациента как знак раскаяния. — Ты на себя в зеркало посмотри — какой серый весь! Это от несвежего воздуха, — с апломбом истины в конечной инстанции, не принимая возражений, вещал он. — Свежий воздух, — он назидательно воздел указательный палец, — хорошее питание, физический труд — самое главное. До чего ты себя довел в такие годы? Куришь, небось, как паровоз?

«Точно — курить, — подумал Котиль, — будет легче».

Он никогда не курил, так, пробовал в детстве, позже баловался по пьянке. Но сейчас он вдруг понял, как это люди курят, и почему не могут или не хотят избавляться от этой привычки. Он представил, как подкуривает, затягивается, как горячий дым врывается в легкие, проникает в кровь, в каждую клетку тела, принося наслаждение и рождая силу.

— Сейчас молодежь вся курит и пьёт, — отозвался второй старик с обвисшими щеками и подрагивавшей от нервного тика головой. — Испаскудились, порядка нет…. У меня сын умер. Заболел и умер. А что ж — бездельничал, курил да пил, на работу идти не хотел, вот и умер. На буровой вон зарплата хорошая, стабильная; иди, работай и живи, как человек! А он — вкалывай, говорит, там, как раб. А что ж — просто так деньги дают? И пропала жизнь.

— Да, на буровой хорошо платят, — согласился первый. — Начальник буровой, Бардаганов, молодец, дисциплину держит.

— Да весь город буровая, считай, кормит.

— Так и есть.

— А эти, активисты всякие, протестуют, чтоб закрыли.

— Чтоб люди без работы сидели!

— Враги народа, иначе не скажешь.

— На деньги тех, понятно откуда…

— Сейчас поразводилось сволочей всяких…

— Давить надо, порядок нужен!

— Расстреливать, как при Сталине!

— Был порядок, была страна! А сейчас…

— Но Бардаганов не даст!

— Шею любому свернет!

— Не попустит!

У профессора с утра побаливала голова, он был хмур. Большие, покрытые возрастными пятнами руки он сложил на столе, глаза глядели то на бумаги, то мимо Котиля, сидевшего в кресле по другую сторону стола.

— Я знаю, что это всё не просто так, поэтому не врите мне.

Котиль посмотрел профессору в глаза. Тот поднялся и отвернулся к окну, опустив руку в карман белоснежного халата.

— Мы спасли вам жизнь, — медленно проговорил он, не поворачиваясь.

— А стоило ли, профессор?

Тот обернулся, укоризненно взглянул на посетителя и снова сел.

— Вы так легкомысленно относитесь к собственной жизни! — повысил он голос. — Конечно, стоило! В любом случае — стоило!

— Так что же со мной? Это какой-то эксперимент?

— Я не имею права говорить об этом.

— Я подопытный кролик?

— Я уже говорил — вы были обречены. Слишком сильное отравление, ничего сделать было нельзя.

— Но что-то же вы сделали?

— Мы спасли вас. Мы можем поддерживать вашу жизнь и дальше.

— Каким образом?

— Вы должны лечь к нам в институт.

— Я не хочу никуда ложиться! Скажите, что со мной, как мне жить дальше?!

Профессор помолчал, глубоко задумавшись, затем тихо произнес:

— Подробно я говорить не могу… так, в двух словах, но всё должно остаться между нами. Я постараюсь вам помочь. У вас были сильное отравление, эта гадость, проникнув в кровь, поразила все организм. Жизнь при такой стадии… Было два пути: или умереть, или… Поменять вашу сущность.

— Что это значит?

— Приспособиться, изменить основу жизнедеятельности организма. На молекулярном уровне. Теперь для вас основа жизни — не кислород, не гемоглобин в крови, а углеводороды. Для дыхания вам нужен не чистый воздух, а смесь с газами — угарным, метаном. Для питья чистая вода не подойдет — раствор нефти, мазута, бензина. Вам придётся жить в новом мире — мире экологической катастрофы, загрязнения. Без этого вы будете слабеть, вам будет плохо. С избытком же углеводородов вы, наоборот, станете сильнее, жизнеспособнее, процессы в организме ускорятся, обмен веществ ускорится, мышцы получат дополнительный тонус, органы чувств обострятся. Это примерно как у обычного человека, который подышит кислородом или примет наркотик. Но злоупотреблять этим не стоит — бурные процессы, принося сиюминутную выгоду, станут отбирать жизнь. Вы быстрее состаритесь.

— Чёрт возьми…

— Поэтому вам будет лучше у нас. Мы обеспечим благоприятный режим….

— Дадите немного подышать дымком… Мне тридцать пять, профессор! У меня жена, у нас скоро будет ребенок!

Профессор озабоченно взглянул на него. В его умных глазах Котиль уловил жалость, боль, или это только показалось ему? Несколько минут они молчали. Котиль не стал спрашивать, не торопил события, хотя ему не терпелось разрешить неопределенность, повисшую в воздухе.

— Всё, что я вам сказал, не должна знать ни одна живая душа.

— Конечно, я буду тайным уродом. Об этом не узнает никто! Стоит только взглянуть на меня…

— Вам лучше остаться у нас.

— Скажите, это можно вылечить? Можно вернуть мне нормальный цвет кожи, по крайней мере?

— На данный момент… Но если вы останетесь…

— Понятно. Я буду темнеть всё больше? Что вообще будет дальше?

— Этого не знает никто.

Помолчав, уперев тяжёлый взгляд в пол, Котиль спросил:

— Что с ребенком, который родится?

Профессор тяжело вздохнул, нервными пальцами взял карандаш и постучал им о стол.

— В этом тоже для вас мало хорошего…