Михаил Каштанов - Рождённый в сраженьях...

Он рухнул с метровой высоты, прямо в лужу начавшей засыхать собственной крови. Перевалился на здоровый бок и привалился к стволу дерева. Подождал пару минут, пытаясь успокоить колотившееся сердце. Ослабевшей от потери крови, но пока слушающейся рукой, достал ракетницу и выстрелил вверх. И только после этого позволил себе отключиться. Нет, не в смысле потерял сознание. Просто стал воспринимать окружающее как кино, когда события происходят как бы не с ним. Но при его участии. Отвечал, когда его спрашивали, но не помнил что. С кем-то говорил, но не помнил с кем. Куда-то двигался, не сам, понятное дело, но не понимал куда. Но самое главное, он не понимал, зачем всё это. И когда это скучное кино закончится. А потом просто уснул.

Проснулся Слащев через сутки, от того, что кто-то нагло и смачно пах табаком. Хорошим табаком, вкусным и крепким. Запах был настолько хорош и приятен, что захотелось немедленно закурить. Он даже почувствовал, как сжимает в зубах мундштук папиросы. Медленно открыл глаза и повернул голову. На подоконнике больничной палаты возле открытого окна сидел и дымил папиросой, отворачивая голову от палаты, Егоров. Медицинский халат с вытачками, перетянутый поясом и накинутый на плечи, делал его коренастую фигуру смешной и гротескной. Слащев хмыкнул, и хриплым каркающим голосом произнес:

— Ну, кто еще будет тут нахально табаком вонять, если не Егоров? Кому еще милейшая главврач разрешит беспорядок нарушать, да еще и халат свой даст поносить? В груди не жмёт?

— О, очухался, прыгун — недоучка. Ты что же это, друг ситный, вздумал казенное имущество о дикорастущие лесопосадки портить? Взыщет с тебя Григорий Иваныч, и прав будет. Я к нему, понимаешь, водку пить ехал, а он в лазарете решил спрятаться. Зажилить хочешь?

— Ты мне лучше папироску прикури, а не ревизию казенному имуществу устраивай. Курить хочу, спасу нет.

— А можно тебе? Что врачи говорят?

— Да откуда я знаю, что они там говорят? Я же очухался только что, когда тебя унюхал. Мне мой собственный организм говорит — не только можно, нужно. Иначе я стану сильно злой и ни разу не добрый.

— Напугал. Вот уйду сейчас надёжный подпол искать, пускай тебе главврачиха прикуривает. А всё-таки, Сашка, как так получилось? Нет, я понимаю, всякое может случиться. Но ты же не вьюнош сопливый, не первогодок. И на тебе, как бабочка на иголку накололся. Хорошо хоть потроха не задел.

— Был бы сопливый, Лёшка, обязательно бы брюхо распорол. А так, подумаешь, царапина.

— Нихрена себе царапина! Хирург полдня штопал, и всё удивлялся, как ты с такой раной к господу не отъехал. Особенно после того, как твои орлы рассказали, сколько крови из тебя вытекло, пока они тебя нашли и перевязали. Очень вовремя я тут оказался, иначе бы они весь госпиталь по кирпичику разобрали. Веришь, часа три всего назад в расположение всех выгнал, а то так в приемном покое и сидели.

— А как ты вообще здесь оказался? Машу навещал? Как она там?

— Да кто меня по личным делам отпустит, подумай? К тебе я ехал, с новостями.

— Тогда давай, вываливай.

— Такое ощущение, что ты не боком, головой на сучок наткнулся. Наши новости такие, которые обсуждаются в очень приватной обстановке. Я бы даже сказал, интимной.

— Старый ты кобель, хотя и молодой. Я где тебе тут интимную обстановку создам? Это ты лучше главврачиху проси. Давай уже, не тяни.

Егоров выглянул в окно и посмотрел вниз. Окна выходили на обрывистый берег Великой. Потом встал и проверил, плотно ли прикрыта дверь. Достал из планшетки толстый пакет с сургучной печатью и протянул Слащеву.

— На, читай. Внимательно и сосредоточенно. Приказ будет в первых числах сентября, а это тебе разъяснения: что, зачем и почему. На вопросы отвечу. И, кстати, что за конструктор к тебе всё рвется? Снова кого-то обнадёжил и ландринку пообещал?

— Что значит «рвется»? Разве агитэскадрилья еще не улетела? Ты сам её не видел? Тут такое дело, Егоров. Есть такой конструктор, Черёмухин Алексей Михайлович. Придумал он один очень хитрый агрегат, который может взлетать и садиться без разбега. Геликоптер называется. Я когда его увидел — просто оторопел, ты мою страсть к технике знаешь. С виду на клетку для кроликов похож, а летает. И что характерно, взлетает и садится вертикально. Если этот агрегат до ума довести, получится совершенно удивительная и уникальная машина. Но, как ты понимаешь, мы на своей базе этого сделать не сможем. Колёсную пару наварить или двигатель переставить — это да, можем. В электрических или механических потрохах поковыряться тоже. Но авиация — это совсем другое, не наше. А у этого конструктора обычная наша беда — на тебе убоже, что нам негоже, и выкручивайся, как можешь. Но ведь перспективная машина, очень перспективная. Вот я ему и посоветовал к Григорию Ивановичу обратиться. Мы даже практическое применение продумали в черне. Помоги, а?

— Чем платить станешь, ходатай? Ладно, ладно, пошутил. Поговорю с ним, без вопросов. Как, говоришь, фамилия? Черёмухин? Записал. А ты, давай документ изучай.

Первый заход оказался неудачным. Собственно неудачным — это мягко сказано! Надо же было так вляпаться!

Серый туннель переноса закончился дикой болью в изломанном теле. Не успел осознать, где он и кто он, как что-то рухнуло на голову, вокруг полыхнуло, и все окутала тьма.

Тьма не была совершенной. В ней причудливо петляла тонкая, переливающаяся всеми оттенками серого, нить. Контуженое сознание, пытающееся справиться с обрушившейся на него информацией от первого контакта, никак не могло за неё ухватиться. Но за что ещё можно обращать внимание в абсолютной тьме? Постепенно, сквозь туман боли и растерянности стало пробиваться осознание, что нить, это не просто нить, а что-то намного более важное, особенно в его положении. Она металась и петляла, то истончаясь, то разбухая до толщины каната. А иногда на ней появлялись узлы. И его непонятно почему к ним тянуло. Нужно было сделать какое-то усилие. Но для чего? А с другой стороны, а почему бы не сделать? Как раз сейчас мимо проплывал один такой узел. А ну-ка, потянемся к нему! Нить, словно, только этого и ждала. Захлестнулась вокруг, превращаясь в серый водоворот, и швырнула куда-то в неизвестность.

И снова боль! Но на этот раз боль настоящая. От шеи она волной прошла по всему телу и, отразившись рук и ног, взрывом ударила в голову.

— Твою же, в сердце бога душу мать!

Вроде бы хотел прокричать, но вышло не очень. Какой-то сип и бульканье. Волной нахлынули запахи и звуки. Что-то трещало, булькало. Сильно пахло бензином и луговой травой. Пришлось приложить большое усилие, чтобы открыть глаза. А вот и трава! Только почему-то она была над головой. И до неё было не так уж и далеко.