Кирилл Бенедиктов - Завещание ночи

— Я-то пойду, — успокоил нас ДД. — Я, в отличие от некоторых, люблю и умею спать. Но предупреждаю — если вы не последуете моему примеру, завтра, то есть уже сегодня, вы ни на что уже годиться не будете. А мы с тобой, дед, собирались подзаняться Сасанидами, если ты, конечно, еще не забыл.

Перед моим мысленным взором живо предстала картина: ДД укладывается спать рядом с Наташей на ложе, которое стережет Дарий. Я сказал:

— Роман Сергеевич, по-моему, Дима прав. Нам сейчас действительно следует хорошенько выспаться. Утро вечера мудренее… авось, и придумаем что-нибудь подходящее.

— Что ж, — Лопухин выглядел слегка разочарованным, — завтра, так завтра. Хотя… боюсь, что времени у нас осталось не так много, сегодняшенее происшествие это подтверждает… Но в одном вы правы — в таком деле решения следует принимать всегда на светлую голову.

Я хлопнул отчаянно боровшегося с зевотой ДД по плечу.

— Пошли спать, трубадур.

ДД ссутулился еще больше и, шаркая длинными ногами, побрел в коридор. У самого порога он обернулся и спросил:

— Ну, я надеюсь, дед, ты все ему объяснил?

— Почти, — ответил я за Лопухина-старшего. И вдруг вспомнил, о чем собирался спросить старика по крайней мере весь последний час. — Да, Роман Сергеевич, вы так и не сказали, где уязвимое место Хромца?

Роман Сергеевич ответил из дальнего угла комнаты, от низкой кушетки, с которой он аккуратно снимал рыжий клетчатый плед:

— В свитках Итеру было сказано: «Нить его жизни порвется, если Змея ужалит его в Третий Глаз»!

— Простите, но что это значит?

— Завтра, завтра, молодой человек, — ехидно проговорил Лопухин. — Утро вечера мудренее, а сейчас вам следует хорошо выспаться.

Я хмыкнул. Старик был та еще язва.

— Спокойной ночи, Роман Сергеевич, — сказал я и, спохватившись, добавил, — стекло я уберу завтра.

— Нить его жизни порвется, если Змея ужалит его в Третий Глаз, — повторял я про себя, пробираясь по темному коридору. — Черт бы побрал всю эту мистику… Змея… в третий глаз… а почему не в пятый, например?

Впереди глухо заурчали.

— Дарий, — позвал я. — Дарий, друг мой, ты ли это?

Нечто большое и теплое положило мне на плечи свои мохнатые лапы. Я осторожно погладил собаку по спине и почесал за ушами.

— Пропусти меня, — попросил я. Невидимый в темноте Дарий убрал лапы и мягко отошел в сторону.

Я ощупью нашел висящую на стене шпагу, опустил руки пониже и обнаружил тахту. Наташа спала, естественно, по диагонали, разметавшись во все стороны, так, что, хотя места на тахте оставалось достаточно, занять его можно было, только разобрав себя на части. Я осторожно обнял ее и перенес поближе к стене, вдохнув запах ее волос. Она что-то недовольно забормотала во сне.

— Спи, — сказал я, — спи, маленькая. Я не потревожу тебя, я тут, с краю, и буду спать совсем тихо…

— А, — слабо вздохнула она, — это опять ты… Я думала, ты ушел…

С этими словами она отвернулась, лишив меня возможности поцеловать полуоткрытые, мягкие отo сна губы. Будь я менее уставшим и обалдевшим от свалившейся на меня информации, я бы, наверно, расстроился и лежал бы с открытыми глазами полночи. Но поскольку я очень устал, обалдел, да и время шло уже к рассвету, я еще раз пробормотал фразу про змею и третий глаз и провалился в сон.

Я стоял на берегу неглубокого, выложенного белым камнем водоема, посреди которого бил родник. Вокруг колыхалось непроницаемое зеленое море растительности, и я знал, что место это называется Сады Тот-Амон. И еще я знал, что зовется оно также «Обиталище смерти», но почему — вспомнить не мог.

Потом зеленая стена по другую сторону озера раздвинулась, и я увидел высокого, одетого в странную шафрановую тогу человека, лицо которого закрывала маска птицы. Он наклонил длинный изогнутый клюв и сделал повелительный знак рукой. Я пошел к нему через озеро, удивляясь тому, что совершенно не поднимаю брызг — вода расступалась, едва подрагивая, словно прозрачная желеобразная масса.

Человек в маске повернулся и исчез за зеленым занавесом. Я бросился за ним, понимая, что если упущу его в этом живом лабиринте, то останусь в садах навсегда. Гибкие ветви оплели меня, прямо в лицо распахивались огромные невиданные цветы, под ногами предательски дрожала покоившаяся на гигантских водяных цистернах тонкая подушка земли. Наконец, сад стремительно расступился, и я оказался на залитой солнцем поляне, покрытой удивительно ровной и низкой травой. «Словно теннисный корт», — подумал я.

Человек в маске стоял посреди поляны, наклонившись над столом из белого камня. Его тога с шевелящимися складками скрывала от меня то, что стояло на столе, но когда он сделал шаг в сторону, я не удивился. За спиной птицеголового мерцал страшными кругами глазниц Череп Смерти.

Я сделал шаг к столу, но птицеголовый предостерегающе поднял руку. Медленным, словно бы вынужденным движением, он поднял тонкую кисть и сдвинул носатую маску на лоб. И я отшатнулся — лица у него не было.

Была гладкая, ровная, белая поверхность, выпуклая как яйцо. «Ноппэрапон», — вспомнил я слово, обозначавшее японских оборотней без лиц, и хотел уже выкрикнуть его, но не успел. Белая полусфера под маской загорелась разноцветными огнями, она становилась то золотой, то черной, то голубой, то оранжевой, и я, как завороженный, смотрел на это жуткое подобие лица, не имея сил оторваться. Сияющий овал запульсировал, наливаясь багровым светом, и вспыхнули глаза Черепа Смерти, и я увидел, что не маска уже над переливчатым лицом-нелицом, а Железная Корона с камнем. А еще я успел увидеть, что фигура в желтой тоге теряет свои четкие очертания, оплывая и превращаясь в извивающееся тело кошмарной рептилии, а затем багровый нарыв лица приблизился, и странный шипящий голос выдохнул: «Ты!», и вошел мне под ребра железный суставчатый палец, бросивший меня в бездну боли и мрака. Перед глазами мелькнули очертания громадной уступчатой пирамиды, толпы коленопреклоненных людей, не смеющих поднять головы, и взрезающий темный бархат южного неба огненный нож кометы, и с полной уверенностью в том, что я присутствую при светопреставлении, я проснулся.

В комнате был полумрак, но из щели между тяжелыми фиолетовыми портьерами бил ослепительный тонкий луч июньского солнца. Бил прямо по глазам, отчего мне, вероятно, и привиделась комета и прочие ужасы. Я с трудом перенес тяжелую голову влево и убедился, что Наташи рядом нет. Интересно, кричал ли я во сне, подумал я деловито.

Впрочем, если я и кричал, то это явно никого не взволновало. Старика Лопухина поблизости не оказалось, а Наташа и ДД преспокойно пили чай на кухне, причем трубадур и менестрель читал моей даме стихи (хорошо еще, не свои):