Константин Соловьев - Америциевый ключ

- И твое показалось ему удачным? – иронично осведомился Ганзель.

- Конечно. Ведь я обещала ему генозелье, которое превратит его в живого мальчика.

Папаша Арло издал изумленный вскрик, мгновенно оказавшись на ногах.

- Вы… Вы и правда можете это сделать, госпожа Греттель? Можете исполнить его мечту? Я знал, что вы величайшая геноведьма в Гунналанде, но не предполагал…

- Успокойтесь, - Ганзелю захотелось силой усадить его на прежнее место, - Это невозможно. Просто обманный трюк. Ни одна сила на свете не может превратить дерево в человека. Верно, Греттель?

Реакция Греттель на этот вопрос ему не понравилась. Слишком уж долго длилась пауза. И пауза эта была какой-то неуютной, он сам не мог предположить, отчего. Греттель не умела лгать, это он знал совершенно точно. Умение лгать требует слишком глубокого вовлечения в человеческие чувства, ложь – это то, что должно быть естественным и живым, ее невозможно синтезировать. Поэтому геноведьмы обычно не умеют лгать. Могут не рассказывать всей правды, но и только.

Греттель молчала слишком долго для вопроса, который предполагал короткий ответ. О чем она сейчас думала? Этого Ганзель не знал. И полагал, что никогда не узнает.

- Гипотетически, это возможно, - наконец сказала Греттель.

Ганзель опешил. Папаша Арло заворожено молчал, открыв глаза.

- Гипотетически? Это еще что означает?

- Только то, что Бруттино в теории может стать человеком. Живым мальчиком.

Ганзель ощутил желание потереть виски, как при головной боли. Хотя боли пока не было, лишь глубокое недоумение.

- Перестань, сестрица. Я, конечно, в геномагии разбираюсь не больше, чем ты в молочной пенке, но то, что дерево человеком стать не может, даже я понимаю. Геномагия не творит чудес, не ты ли сама об этом без устали говорила?

- Это чудо другого рода, Ганзель, - не так уж часто она называла его по имени, - Чудо человеческого терпения и проницательности. Только превращение деревянной куклы в мальчишку, помимо этого, требует еще огромные лабораторные мощности, множество времени и прорву сил. Но все это исключительно в теории. Никто еще не проводил подобных опытов.

- Он – деревянный, - сказал Ганзель, чувствуя себя невероятно глупо.

Греттель небрежно зачесала пальцами лезущие в глаза пряди.

- А ты – мясной. В этом и вся разница. Дерево – тоже живой организм, с клеточной структурой, органами, генетическим материалом. На них можно воздействовать методами геномагии. И даже, я в третий раз говорю – в теории! – получить нужный результат.

Ганзель терпеть не мог теории. Если перевести это зловещее слово, от которого тоже попахивало геномагией и ее ритуалами, на человеческий язык, получалось «что-то, что может случиться и даже случится с определенной вероятностью, но не наверняка». Даже пророчества в сказках звучали яснее.

- Кто-то из вальтурбургских геноведьм может создать такое зелье?

Греттель уверенно покачала головой.

- Нет.

- А… ты?

В этот раз ей потребовалось больше времени.

- Возможно.

- Ты сама этого не знаешь?

- Речь идет не о лекарстве от нейро-насморка, братец. Чтобы создать подобное зелье, требуются годы исследований, огромная материальная база, а еще…

- Не продолжай, я понял. В сказках это выглядит обычно проще.

Греттель презрительно фыркнула.

- Сказки пишут те, кто ничего не понимает в сути геномагии. Крупица истины в них безнадежно испорчена прочими примесями. И не всегда благородными.

- Ладно, забудем про зелье, - решил Ганзель, - Хотя и жаль, что у нас его нет. Был бы недурной козырь. На худой конец, можно было бы попробовать поторговаться с Бруттино. Если ему так не терпится стать человеком, возможно, он согласился бы отдать в обмен на зелье ключ со склянками…

- Ты опять ошибаешься, братец, - вздохнула Греттель, - Ты никак не можешь запомнить, что Бруттино мыслит совсем иначе, чем мы. Не по-человечески. То, что тебе кажется разумным и логичным, для него может оказаться бессмыслицей. И наоборот.

- Ну, пока что он ведет себя вполне здраво, - не согласился Ганзель, - Сбежал от Варравы, собрал вокруг себя банду «кукол», прихватил ключ, скрылся… На его месте так действовал бы любой человек с головой на плечах.

- Или существо, старательно имитирующее человека.

Только когда папаша Арло открыл рот, Ганзель вспомнил о его присутствии.

- Он куда человечнее, чем вы думаете! – провозгласил он, выставив тощий грязный палец, - Я его воспитал, я знаю, о чем говорю! Ему часто перепадало в детстве, это верно. Нелегко расти деревянным мальчиком, даже в городе вроде Вальтербурга. Но он перенял у нас многое. Не считайте его преступником, он всего лишь мальчишка, который искренне хочет изменить свою природу! И вы можете помочь ему, госпожа геноведьма!

Ганзель почувствовал, что если этот разговор продлится еще хотя бы минуту, у него и в самом деле смертельно заболит голова.

- Хватит, - сказал он решительно, - Вы оба меня утомили. Ты, сестрица, со своими теоретическими штучками, и вы, папаша, со своим деревянным сынком. Уверен, что знаю, как решить этот вопрос путем наименьшего сопротивления. Как там назывался тот трактир, где они засели?..

Он потянулся за мушкетом. Большой стальной зверь все время разговора лежал на лавке, дремал, безразлично глядя в пустоту тремя своими глазами. Ему Ганзель доверял безоговорочно. Больше, чем зыбким и тошнотворным геномагическим законам и больше, чем кому бы то ни было на этом свете. Мушкет не любил теории, а единственный его закон был прост и понятен: все достанется тому, кто первым спустит курок.

- Стой.

Ганзель с удивлением посмотрел на Греттель, которая встала у него на пути. Ее маленькая и хрупкая фигурка, которую, казалось, могло согнуть случайным домашним сквозняком, вдруг оказалась непреодолимой преградой. Чем-то вроде силового поля, загадочно и зловеще мерцающего, обжигающего холодом. От ее взгляда, прямого и не по-человечески прозрачного, у Ганзеля тревожно заворочалось на своем месте сердце.

- Что-то не так, сестрица?

- Что-то явно не так, братец, - ее слова казались написанными тончайшим инеем на силовом поле, - И ты знаешь, что.

- Я попросту найду их в трактире и перебью. Одного за другим.

Ложная уверенность захрустела размолотой ледяной корочкой у него на языке. Тяжело лгать, глядя в глаза геноведьме. Точнее, невозможно – мысли путаются со словами, язык немеет, взгляд сам собой рвется в сторону.

- Ты не справишься с ними, - сказала Греттель, все еще стоя между ним и оружием, - И сам это знаешь. Даже один Бруттино слишком силен для тебя.

- Я похож на самоубийцу? – осведомился он угрюмо.

- Ты похож на старую упрямую рыбу, - отчеканила Греттель, - Которая будет биться лбом о стеклянную стену, пока не умрет.