Максим Хорсун - Смерть пришельцам. Южный фронт

У Степана было боевое оружие и охотничье. То и другое выдала община полгода назад – когда ему исполнилось восемнадцать лет. По закону общины он стал защитником и добытчиком со всеми правами и обязанностями. Сейчас с собой у Степана имелась двустволка да полтора десятка патронов с мелкой дробью. Он собирался подстрелить к ужину пару-тройку зайцев, но не сделал за сегодня еще ни одного выстрела. Охоте помешало появление чужака.

Этот человек в пыльнике мог быть кем угодно. Советскую военную форму носили и бандиты-анархисты, и милиционеры «Светлого пути», и еще много кто. Поэтому вооруженного автоматом незнакомца следовало держать на прицеле до тех пор, пока не станет ясно, друг он или враг. Земли общины считались условно безопасными территориями, к тому же всем известно, что бандиты поодиночке не ездят, но излишняя бдительность никогда не повредит.

Всадник был метрах в десяти, еще немного – и проедет мимо. Застыл в седле, как истукан, как огородное пугало, даже по сторонам не глядит. Хотя посмотреть было на что: там подбитая «тридцатьчетверка» задрала к небу свернутый вбок ствол пушки; тут обломки «блюдца» льдисто серебрятся на солнце, а здесь на проплешинах, выжженных разлитым топливом летающего аппарата пришлых, выросли бледно-розовые друзы ядовитых кристаллов.

А если бы за покореженной кабиной «блюдца» вместо Степана притаился бандит с ружьем? Такой пристрелил бы путника, глазом не моргнув: лошадь, седло, сбруя, автомат, пыльник, сапоги – богатая добыча. Может, и в карманах нашлось бы что-нибудь полезное.

Впрочем, если всадник продолжит следовать тем же путем, то далеко он не уедет. Километра через три начинались земли Старого Режима. Тамошние казаки в добрососедских отношениях с Каменской общиной, но людей в советской военной форме они встречали как врагов.

Степан покрепче прижал приклад к плечу, тихонько свистнул. Всадник не шелохнулся, лошадь сделала несколько шагов, точно по инерции, затем остановилась на трясущихся от усталости ногах, повернула к Степану голову и едва слышно заржала. Степан вздрогнул: столько муки и замогильной тоски читалось в этом звуке.

– Тпру, приехали! – сказал он, выходя из укрытия, хотя было ясно, что лошадь и так не собирается срываться с места в карьер. – Братуха, ты живой? – обратился Степан к всаднику, держа ружье наготове.

Чужак не отвечал. Он сидел, понурив голову: то ли спал, то ли был без сознания, а может – вообще давно мертв. Вблизи особенно сильно бросалась в глаза запекшаяся кровь на брюках. Похоже, всадник был ранен в живот, а потом с горем пополам перевязан: под пыльником виднелись бинты.

Степан тронул незнакомца за плечо, рукав оказался мокрым от осевших на нем капель тумана. Всадник пошатнулся, резко завалился набок. Степан едва успел подхватить его под мышки, прежде чем тот рухнул бы на землю.

Капюшон соскользнул на спину, открылось лицо. Степан невольно отшатнулся: выпирающие наружу кости, провалившийся нос, сморщенные сухие губы, почти не прикрывающие зубы. Незнакомец был на последней стадии костянки!

Вроде бы – мертв… Степан попятился от лежащего навзничь тела. От покойников заразиться костянкой почти невозможно, вызывающий болезнь грибок погибает следом за переносчиком. Говорят, что особенно опасен предсмертный кашель больного: тогда из его легких выбрасывается столько перезрелых спор возбудителя, что над умирающим образуется аэрозольное облако охряного цвета. Вдохнешь хотя бы одну спору – и хана тебе, костянка – болезнь, придуманная пришлыми для уничтожения людей, лекарства от нее нет.

Едва Степан успел об этом подумать, как пергаментные веки незнакомца с отчетливым шелестом распахнулись. Затуманенный взгляд желтых глаз сфокусировался на юноше.

– Солдат… – просипел чужак.

Солдат? Отец Степана был военным – кадровым офицером. Пропал он в первых боях с пришлыми. А теперь и армии-то нет, лишь ополчение – у каждой общины оно свое. Каждый мужчина в степи волей-неволей – боец. Хочешь жить – будь готов убивать, словно в седую старину. Увы, не солдат он, нет. Ни выправки, ни специальных умений, ни командира, ни клятвы, ни отечества.

– Солдат… – упорно звал его умирающий человек.

И тут Степан, немея от ужаса, увидел, что павшего всадника начинает бить дрожь. Страшный зубастый рот распахнулся от уха до уха, в подергивающемся морщинистом горле засвистело, забулькало… А потом незнакомец разразился мокрым, трескучим кашлем. Тотчас же наружу хлынули споры: если бы не гнойный цвет, то их струи были бы похожи на сигаретный дым.

– Вот ч-черт! – Степан закрыл рукавом нижнюю часть лица.

Споры подхватил степной ветер, закружил их, мгновенно развеял на все четыре стороны.

– Слушай! – почти выкрикнул чужак. – Четыре-семь-три-один! Четыре-четыре-четыре-пять! – отрывисто зачастил он, не переставая перхать и сеять вокруг себя заразу. – Передай! Четыре-семь-три-один, солдат! Запомнил? Четыре-четыре-четыре-пять!

Но Степан уже бежал со всех ног с этого гиблого места. Вслед ему жалобно заржала лошадь, словно теряя последнюю надежду на еду, питье и стойло в общинной конюшне. Умирающий продолжал надсадно кашлять и выкрикивать цифры, но уже, кажется, вразнобой.

Степан не знал, что делать. Заразился он или нет – станет ясно примерно через неделю, грибку нужно время, чтоб укорениться – пронизать организм носителя тончайшими петлями гифов.

Если поразмыслить, отбросив естественный страх и другие чувства, то возвращаться домой было нельзя. И вообще – к людям нельзя. Он сейчас – точно бомба с подожженным фитилем, которая рванет, сея смерть, когда настанет момент. Степан не хотел становиться слепым орудием пришлых.

Бежать? В степь? Быть может, отсидеться где-нибудь, выждав для уверенности дней десять? Если он не заразился, то можно будет с чистой совестью вернуться в общину. Если же мягкие ткани тела начнут усыхать, а кости проступать наружу, то на этот случай он прибережет пару патронов, чтоб сделать все наверняка – долбануть дуплетом себе под подбородок, и дело с концом.

Пока Степан ломал голову и терзался сомнениями, ноги сами несли его в сторону дома.

Каменская община, в которой осталась всего-навсего сотня человек, перебралась из села поближе к бывшему колхозному саду. Фруктовые деревья давали пищу. Разбросанные то тут, то здесь производственные здания – весовая, склады, гаражи, ремонтные мастерские – были перестроены для нужд общины. Кое-что сохранило былое назначение – например, кузница, в которой раньше ремонтировали плуги. В других строениях теперь жили люди или их скотина.

Недалеко журчала тихая речка с берегами, густо заросшими ивами, крапивой и дикой мятой, за стеной растительности пряталась действующая мельница. Река брала начало от десятка родников в яру с известняковыми склонами; там же можно было отыскать сеть неглубоких, скрытых от посторонних глаз карстовых пещер, которые община планировала использовать в качестве убежищ, если возникнет такая необходимость. Но до сих пор в яр отступать не доводилось: пришлые общину не замечали, соседи войной не угрожали, а банды разворачивали коней и убирались восвояси, напоровшись на кинжальный огонь пулемета «максим», позаимствованного старостой Иваном в арсенале брошенного райотдела милиции.