Виталий Винтер - Багровый рассвет

Стены изнывавшего от духоты городка на самом берегу мутного левого азовского пролива стали понемногу утопать в сгущающихся тенях. За проливом вдалеке виднелся низкий, безлюдный и серый берег Керченского острова, за которым немного южнее простиралась уже невидимая отсюда узкая и такая же бесплодная, как и остров, Кубанская коса. Там были редкие посты и поселения, но банды, рейды «чёрных» и отсутствие питьевой воды не способствовали приросту населения на этой территории. За горами южнее уже простиралась территория Халифата.

Сотник затянулся очередной цигаркой и устало, медленно заговорил, успокоившись и уже не переходя на малороссийский, глядя куда-то поверх разноцветных и разномастных крыш коша:

– Знаешь, младший урядник, что я тебе скажу? Вам, молодым, всё едино – хоть воюй, хоть нет. Главное: занят, здоров, поесть дадут, адреналина и приключений хоть отбавляй, а что завтра будет, вас пока что не сильно волнует. – Заметив, что Сашка резко вскинул голову, он остановил его возражения, уже готовые сорваться с языка: – Ты не кипятись тут! Ты меня послушай, а потом скажешь, прав я или нет. Семьи у тебя, да и у покойного подхорунжего Щербакова, земля ему пухом, не было! Бояться за себя самого ещё не умеете. Не то что таким, как я, за мною жёнка с детями один другого меньше. Вот погиб он – потеряли мы ещё одного хорошего хлопца. Ты, да ещё пара-тройка его знакомцев погорюете, горилки выпьете за упокой молодой души – и всё. Кто знает, завтра-послезавтра и вас Господь приберёт. Если не пропадёшь, то через пару-тройку лет надо будет о будущем думать – не для себя, так для детей. Может, тогда меня и сможешь понять. Бог меня спас тогда. Кто знает только, для чего?! – Сотник торопливо перекрестился и вновь затянулся терпким табачным дымом.

– Ещё ничто и никто не потерян, – проговорил упрямо подхорунжий. – Человека теряешь только тогда – когда он умирает, а идею и будущее – когда перестаёшь в них верить. Пока человек не сдаётся – он сильнее своей судьбы и обстоятельств. А Бог, где он был? Когда нацики с западной вырезали всю мою семью и разбили артиллерией город, где я вырос?! Поверить в Бога нетрудно, когда в безвыходных ситуациях все, кто находится рядом с тобой, погибают, а ты продолжаешь жить, – зло затараторил сотнику Сашка. – Ничего там, на небесах, нет: справедливого, всезнающего, всепрощающего. Есть только мы и наша жизнь, которую мы пытаемся защитить, не правдой, верой или какими-то нашими убеждениями, а силой оружия. Правда никому не нужна и неинтересна, как и вера – только сила чего-то стоит.

– Да, да, – по-отечески похлопал его по спине сотник. – Я такой же, как ты был когда-то. Идейный. Я не жалуюсь, не подумай, просто никогда по-другому и не было. Ты историю-то хоть знаешь земли этой? – Он отрешённо махнул рукой. – Да, кому она сейчас нужна-то, а лет эдак через десять – то и совсем никому до неё дела не будет. Жили тут наши люди с очень давних времён, с разными другими народами вместе, когда воюя, а когда и как братья неразрывно. Но запомни – все эти камни, горы и песок, да и само море, так сильно сдобрены кровью тех наших предков, которые на этих землях осели, так же, как и мы, себя и семьи свои оборонять пытались, что ты и представить себе не можешь. Реки крови и людских страданий – они неисчислимые, словно песчинки, устлавшие дно нашей истории. Думаешь, раньше до Потопа и войны всё было намного лучше? Лучше немного было, да. Стабильно, как тогда говорили. Вот только для простых людей и тогда жизнь была словно борьба за каждый кусок хлеба, а другие жили как паши в Чёрном Халифате. Да и сейчас для многих в Симферопольской ставке гетмана – кому война тётка, а кому и мать родная. – Он тяжело вздохнул и продолжил: – Остров-то наш и не остров вовсе раньше был, и кликали его по-другому. Сколько у него названий было? Кто ж уже упомнит? Каждый народ, что здесь жил, его по-разному называл. Войско наше Тмутараканское в честь княжества давнего, что тоже раньше тут было, и названо…

Сотник махнул куда-то поверх неровных улочек кошевого городища, спускавшегося разномастными крышами к морю, где вдалеке струилось, переливаясь и словно играя, марево над безжизненным, выпаленным равнодушным солнцем языком Керченского острова. Помочав немного и затянувшись самокруткой, он сказал:

– Больше тысячи лет прошло с тех пор, но считай, мало что и изменилось. Только князи сейчас стали гетманами да кошевыми атаманами, а дальше за проливом беи с пашами. А у союзников не пойми кто – легионеры с рейтарами, напополам с товарищами-господами. Всем только того и дай, чтоб из грязи да в князи. А что потом будет? Никого не волнует – хоть трава не расти. Всё повторяется, и нет ничего нового в этом несправедливом мире. Я вот в плену был, ты знаешь, пошли мы в поход с гетманом Олегом Сумным за кавказский рог – пощупать «чёрные» рудники да городки хотели. А вот не свезло, и нас так там пощупали, что, поди, и не вернулся никто, окромя меня и ещё пары-тройки, кому пощастыло. Также и в давние времена князь, которого тоже Олегом звали, ходил за горы те и сложил там свою голову. Вот только в летописях о людях его ничего не стоит написано. Да, я больше чем уверен, что все они с ним и полегли, как и мои побратимы. Да вот только князя ещё помнят, а безымянных ратников его все позабыли. Как и моих побратимов, которые только как полтора десятка лет сгинули, никто, кроме меня да родни, если выжила без кормильца, не вспоминает незлым, добрым словом. – Он тяжело вздохнул и продолжил, осунувшись и почернев лицом: – В конце концов – мы живём в век, когда люди уже не представляют ценности. Человек в наше время – как бумажная салфетка: в неё сморкаются, комкают и выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают и бросают. Люди и лица-то своего уже не имеют. Просто не успевают это самое лицо создать, взрастить и выпестовать какую-никакую, а созидательную личность. Времена такие настали – да и давно уже так происходит.

Он невесело улыбнулся и посмотрел на Сашку своими голубыми выцветшими и кажущимися оттого совершенно бесчуственными глазами:

– Не бери, отрок, в голову стариковские балачки. Знаешь, когда-то давно, когда я был маленький, и мы жили в большом городе за проливом, которого сейчас уже нет, у меня имелся аквариум с рыбками… – Сотник улыбнулся уже весело и засиял, словно позабыв все проблемы и утраты вокруг. – И когда я менял воду и чистил его, нужно было сперва ловить рыбок, пересаживая их из аквариума в банку, чтобы освободить место. И рыбки каждый раз пытались куда-то спрятаться, улизнуть от неизбежного ловчего сачка, а меня это очень сердило. Столько времени я тратил на поимку этих маленьких и глупых рыбок, когда можно было давно пойти играть на улицу с друзьями. Но как-то раз мой дедушка, уже тогда очень старый человек, наблюдая, как я нервничаю, ловя не сдающихся, вертлявых, как ртуть рыбок, объяснил мне суть происходящего. И те житейские правила, что он мне рассказал, не выходят до сих пор из моей головы. Сопротивление судьбе является главной причиной стрессов. Но всё же если тебе кажется, что судьба обращается с тобой грубо и немилосердно, – это вовсе не значит, что она желает тебе зла. Просто ты занял на данный момент времени неудобную для неё позицию, и всё может очень быстро измениться. – Он, ещё минуту назад серый и подавленный, весело расхохотался: – Понимаешь? Не нужно никогда опускать руки, а нужно просто увлечённо заниматься любимым делом – за ним и наступивший апокалипсис не таким страшным покажется. Если его заметить сумеешь, за нашей-то жизнью… А вообще, вооружённая борьба – это не вопрос выбора. Я не верю, что нормальный человек может быть сознательным сторонником вооружённой борьбы, войны и насилия. Вооружённая борьба – это просто обязательство, навязанное обстоятельствами. Всё, что можно сделать без насилия, следует делать без насилия. Хотя бы пытаться, – он встал и стал выбивать о колено пепел из трубки: – Ты давай в госпиталь сходи ещё раз – выглядишь словно покойник, а я пойду в сотню. Кошевой передал: готовится всё проверить – и людей, и технику. Да, у нас и готовить-то особо нечего. Зброя и патроны все на руках, – тяжело вздохнул сотник и продолжил: – То, чего не можешь заполучить, – всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом состоит романтика и идиотизм человеческой жизни.