Кристофер Макнамара - Горец I

Они прошли между рядами съехавшихся сюда со всей округи торговцев и покупателей, между импровизированными столами и гружеными повозками.

— Герда очень хотела побывать здесь, — повторил Конан.

Дорогу им преградила шумная группа, следящая за представлением, устроенным бродячими менестрелями и трубадурами. Играя на лютнях и дудочках, в сопровождении больших армейских барабанов артисты пели издевательские стишки об английском короле и его окружении. Зрители весело приплясывали вместе с ними, пытаясь повторить припев липнущей к языку мелодии.

Рамирес прошел сквозь толпу и лениво бросил мелкую монетку к ногам поющих.

— Ты что, интересуешься политикой? — удивленно спросил его Конан, продолжая оглядываться на артистов, когда они выбирались из балагана.

— Нет, — Рамирес покачал головой. — Просто они хорошо играют. Мне понравилась их музыка. А тебе?

— Хм… Меня не интересует ни то, ни другое.

— А что тогда? — Рамирес прищурился. — Герда?

— Конечно, Герда! Я давно хочу тебе сказать, брат… Я хочу иметь семью.

— Мы не можем иметь семью, — покачал головой Рамирес.

— Почему?

— Семья останавливает мысль. Ты тогда не сможешь быть воином, — твердо сказал испанец.

— Нет. Я не могу ее оставить. Она будет несчастна.

— Она все равно будет несчастна.

— Она будет счастлива, когда у нас появятся дети…

Рамирес взял его за руку, останавливая, и тихо сказал:

— У бессмертных не может быть детей.

— Но что я… — Конан вдруг почувствовал, что земля под его ногами закачалась, и тихим испуганным голосом спросил: — Что же я смогу сказать ей?

Он взглядом указал на приближающуюся к ним девушку.

Герда подошла к ним и, опустив на землю мешок, в котором что-то трепыхалось, обняла Конана за шею. Тот подхватил ее на руки и принялся быстро кружить. Девушка громко завизжала, и Конан поставил ее на ноги.

— Они будут жить у нас, — она указала на копошащийся мешок. — Подождите меня где-нибудь неподалеку, пожалуйста. Я пойду купить себе новое платье, ведь сегодня праздник.

Герда двинулась к воткнутым в землю рогатинам, на которых висели разнообразные тряпки. Навстречу ей из-за большой телеги с криком и улюлюканьем внезапно выбежала ватага мальчишек, одетых в огромные, висящие на них мешками отцовские рубахи и сползающие на глаза шлемы. Облепив Герду со всех сторон, они стали кружить вокруг нее, вскидывая вверх деревянные мечи и копья. Девушка, улыбаясь, подняла руки вверх, понарошку сдаваясь в плен на милость победителя.

Щуплый долговязый парнишка, по-видимому, бывший в этой армии вожаком, в лучших рыцарских традициях склонился в почтительном поклоне и, положив на землю свое грозное оружие, приподнялся на носочки и попытался поцеловать Герду в губы. Она отшатнулась, и с хохотом схватив сорванца под мышки, перенесла его к повозке, словно взяла в плен, и отпустила ему легкий подзатыльник.

Мальчишка почесал патлатую голову, напялил на нее упавший шлем и повел свою армию дальше в поход, голося и присвистывая.

— Ух, сорванцы, — прокричала Герда им вслед и, счастливо улыбаясь, пошла своей дорогой.

— Она прекрасна, — восхитился Конан и двинулся вслед за ней.

— Ты должен оставить ее, брат, — тяжело вздохнув, пробормотал Рамирес.

Конан, ничего не ответив, зашагал в сторону дерущихся на импровизированном помосте полуобнаженных борцов. С минуту он наблюдал за зрелищем, после чего, опустив голову, с печальным лицом уселся на толстое бревно.

— Мак-Лауд, — Рамирес возник перед ним из пустоты как привидение, — я родился 2447 лет назад. За это долгое время у меня, кроме всех прочих приключений, было три жены.

— Это твои личные трудности, — огрызнулся Конан.

Не обращая внимания на грубость, Рамирес продолжил:

— Последняя была японкой. Ее отец, Окадзаки Масумунэ, был великим мастером. Он делал мечи. И его мечи единогласно признаны лучшими всеми знатоками. Это был гений. Он сделал для меня этот меч. Единственный во всем мире.

Рамирес извлек катану из ножен и протянул ее Конану. Взяв в руки оружие, Конан почувствовал, что оно намного легче тяжелой и длинной клейморы. Серебристо-голубая сталь играла на солнце, а вдоль лезвия отсвечивала радужная полоса.

В полированной стали отражалось солнце, бросая слепящие зайчики на лицо Мак-Лауда; из этого сверкающего пятна на лезвии на Конана смотрели черные глаза странной формы и словно нарисованные. Тончайшие линии бровей подчеркивали их выразительность. Они прищурились в ласковой улыбке, и в капельках зрачков заиграл яркий свет. Конан задрожал. Он вдруг почувствовал, что держит в своей руке чью-то нежную теплую руку с бьющимся на запястье пульсом.

Клинок задрожал. Видение исчезло.

— Дочь старого мастера была так же единственна, как и этот меч, — продолжал Рамирес, и голос его был тих и печален. — Прошу тебя, Мак-Лауд, отпусти ее.

— Это слишком дорогой подарок, — ответил Конан, возвращая катану. — Подождем, брат. Ты сам научил меня не торопиться.

Не говоря больше ни слова, он поднялся и пошел туда, где к большому шатру подъезжали все новые и новые посетители ярмарки.

Рамирес остановил коня у подножия небольшого холма чуть южнее гряды, за которой отдыхала деревушка Глен-Финен.

— Зачем мы приехали сюда? — спросил Конан, тоже остановившись рядом.

— Неужели ты забыл? — испанец спрыгнул с коня. — Ты что, действительно не помнишь это место?

— Ну, почему? Это то самое место, где… — Конан замялся, не зная, как сказать.

— Да. Черный рыцарь. Именно поэтому я и нашел тебя. Нас очень мало, и мы должны помогать друг другу.

— Я помню тот день, — Конан кивнул.

Громовой голос Черного воина вновь прозвучал у него в ушах, и он поежился, как от холода.

— Было очень больно. Кто это был — в таких странных доспехах?

Рамирес бросил на траву сумку для дичи, уселся на нее, подобрав под себя ноги, и сказал:

— Это Крагеры. Очень древний народ.

— Откуда они? Я раньше о них ничего не слышал.

— Это не удивительно, Мак-Лауд. Их не так много, но физически они значительно выносливее обычных людей. Кроме того, они дики и беспощадны. Они бросают своих детей в ямы с дикими собаками, и те дерутся с ними насмерть. Это гроза всех смертных. Хуже чумы.

— И всем им дано бессмертие?

— Нет, только некоторым.

— Таким, как Черный рыцарь?

— Да. И если он победит в схватке с нами, то обычные люди будут вечно страдать. Потому что мир будет погружен в хаос бессмысленной борьбы за существование. В борьбу ради борьбы.

— И что тогда?

— То, что я сказал. В такой борьбе люди не только гибнут. Они ожесточаются и перестают быть людьми.

— Я понимаю. Но как же тогда сражаться с такими?

— Ну-у… — Рамирес поднял брови, и его лоб покрыла густая сетка морщинок, — надо уметь пользоваться данной тебе силой, быть настоящим воином и помнить о своем предназначении. Дерзать и делать все, что можешь. Ведь в конце концов останется только один. И в зависимости от этого определится, каким будет мир после бессмертия. Твоего и моего.