Владимир Ильин - Последняя дверь последнего вагона

— Понятно, Игорь Всеволодович, — упавшим голосом ответствую я и торопливо нажимаю кнопку отбоя, с трудом удерживаясь от желания разнести на мелкие кусочки ни в чем не повинный коммуникатор мощным броском в стену.

Нет, ну почему бог обделил меня талантом врать и проворачивать всякие махинации?! Сколько ни пыжься, Лен Сабуров, а интригана и афериста из тебя не выйдет. А жаль. Во всяком случае, в данный момент…

Тем не менее в сложившейся ситуации у меня остается единственный выход.

Врагу не сдается наш гордый «Варяг».

Пощады никто не желает…

Естественно, звонить Косте по ВЧ-связи я не буду. И по обыкновенной — тоже. Перебьется Референт. Пусть это для него моим прощальным сюрпризом будет. Правда, неприятным, но что делать, раз не умею я угощать пряниками тех, кто, с моей точки зрения, этого не заслуживает.

И брать с Полетаева письменное признание в несовершенном подлоге я тоже не буду. По вполне понятной причине.

Вернувшись в кабинет, объявляю вновь окутанному табачным смрадом Федору Степановичу, что о его просьбе доложено начальству и вопрос решен положительно. В том смысле, что — забирайте свое аномальное чадо и можете быть свободны.

Полетаев внезапно утрачивает дар речи, впадая в почти гипнотическое оцепенение. Оживает он лишь тогда, когда я вручаю ему заполненный бланк требования на имя заведующего спецлабораторией Инвестигации номер тридцать два дробь семнадцать о передаче гр-на Полетаева Н.Ф. родителям в связи с нецелесообразностью проведения дальнейших исследований ввиду вновь открывшихся обстоятельств. Хорошо, что в свое время я запасся кучей таких бланков с печатью филиала и факсимильной подписью Шепотина. Утопив окурок в чашке, из которой я обычно пью кофе, Полетаев вскакивает и устремляется ко мне с явным намерением не то облобызать мою руку, не то пасть передо мной на колени. — Не надо, Федор Степанович. — предупреждаю я. — Не теряйте времени. Лучше напрямую езжайте в клинику. Причем с максимально возможной скоростью… а то наш начальник и передумать может. Советую вам взять такси.

— Дык я, в рот… — смущенно бормочет Полетаев, от волнения складывая по меньшей мере в шестнадцать раз драгоценный бланк. — Мы ведь люди простые, в рот… Где уж нам… В гостинице, в рот, плати. В столовой — тоже плати…

— Вот, возьмите, — говорю, наугад доставая из бумажника несколько купюр. — Тут вам должно хватить не только на такси, но и на поезд-экспресс. — Полетаев опять всем телом изображает падающее движение в мою сторону, но я поспешно добавляю: — Это не от меня лично, Федор Степанович. Считайте, что это компенсация за те хлопоты и ущерб, которые наше ведомство причинило вам и вашей семье…

Никогда еще не видел человека в состоянии такого обалдения, какое запечатлено на грубом лице моего гостя.

— Вот, в рот! — наконец произносит он в рифму от избытка чувств. — А я-то думал, что в наше время так уже не бывает!.. Ну, я пошел?

— До свидания… то есть прощайте… и — всего вам доброго!..

Потом я подхожу к окну и созерцаю улицу, по которой течет нескончаемый поток автомобилей, лимузинов, спецмашин с «мигалками» и роскошных двухэтажных турбусов.

Я вижу, как нелепый человек в брезентовой штормовке, абсолютно не вписывающийся в облик современного мегаполиса с его витринами и световой рекламой на каждом шагу, мечется на краю тротуара, тщетно пытаясь обратить на себя внимание мчащегося мимо него потока разнообразных транспортных средств… Наконец, когда Полетаев совсем уже отчаялся и, ссутулившись, побрел по тротуару, рядом с ним вдруг останавливается, невзирая на знак, запрещающий остановку, невесть откуда взявшийся на этой центральной улице боевой, заляпанный толстым слоем грязи самосвал, и мой недавний собеседник после недолгих переговоров карабкается в его массивную кабину…

В этот момент я нисколько не жалею о том, что своими руками подписал себе приказ об увольнении.

Когда самосвал скрывается за углом, я подхожу к столу, аккуратно заливаю водой из графина тлеющие в корзине для бумаг окурки папирос и сочиняю рапорт на имя Шепотина Игоря Всеволодовича, начальника оперативного отдела российского филиала Инвестигации об увольнении меня, Сабурова Владлена Алексеевича, по собственному желанию в связи с уходом в отставку.

Едва успеваю поставить в этом судьбоносном документе последнюю точку, как под ложечкой возникает характерный зуд.

Но это не раскаяние и не сожаление по поводу внезапного окончания двадцатипятилетней карьеры охотника за аномальными явлениями.

И не Вызов к очередному покойнику.

Вибросигнал коммуникатора — вот что это такое.

— Привет, Лен, это я.

Голос Слегина. В нем — все та же характерная ленца, но меня не проведешь. Слишком краткие речевые обороты употребляет мой друг.

— Что стряслось, гражданин начальник?

Как и Булат, усиленно делаю вид, что между нами не пробегала кошка после того памятного ночного допроса в подвале Раскрутки.

— Разговор не по связи. Бросай все и спускайся вниз. Жду.

Пряча на ходу в карман кард, я выхожу из Конторы — и застываю.

На противоположной стороне улицы торчит танк. Самый настоящий блиндер на воздушной подушке. Если мне не изменяет память, «Птеродактиль». Последняя модель, которую успел выпустить отечественный оборонный комплекс, перед тем как подобные игрушки для взрослых запретили исторической резолюцией ООН.

Турбина беззвучно выплевывает в воздух отработанные газы, и прохожие морщатся, спеша удалиться от вони сгоревшего топлива.

Рядом с бронемонстром, затягиваясь сигаретой, стоит Булат Слегин. Лицо его меланхолически задумчиво.

Увидев меня, он отбрасывает щелчком окурок, дает отмашку, и танк, дернувшись, как человек, которого разбудили толчком в бок, начинает плавно, но решительно разворачиваться, явно собираясь пересечь проезжую часть поперек осевой линии.

Визжат тормоза, гудят клаксоны, на обеих полосах движения образуется затор. Но ни блиндер, ни Слегин не обращают на вызванный переполох никакого внимания.

Бронированная громада подползает ко мне вплотную (я невольно отступаю на шаг назад), в ее боковой стенке с лязгом отворяется люк, и изнутри выглядывает лицо в танковом шлеме, испачканное пятнами свежего мазута.

— Ну, что стоишь, как неродной? — осведомляется лицо, обращаясь ко мне. — Залазь, пока этот мамонт не заглох!..

— А куда… — начинаю я, но тут моя спина испытывает чувствительный толчок, и голос Слегина мрачно произносит над ухом:

— Давай-давай, инвестигатор, не тяни резину. Потом будешь любоваться на боевую технику!..

Прихожу в себя я только внутри блиндера, когда мы уже несемся неизвестно куда на огромной скорости, мягко покачиваясь, как на волнах.