Юрий Брайдер - Особый отдел и пепел ковчега

— Впоследствии вы эти часы видели?

— Не приходилось, — развел руками Вертипорох.

— А с Сопеевым встречались?

— Нет. Но слышал, что он дослужился до генерала.

— Как сложилась дальнейшая судьба Уздечкина?

— Представьте себе, стал известным поэтом. — В словах Вертипороха Цимбаларь уловил иронические нотки. — Он и до этого стишками баловался, только нигде их пристроить не мог, даже в гарнизонной многотиражке. А тут, будто нарочно, по всем частям нашего округа стали отбирать экспонаты на конкурс народного творчества. Рисунки, вышивание, резьба по дереву, плетение из соломки. Уздечкин тетрадочку своих стихов тоже всунул. И, к всеобщему удивлению, спустя полгода их напечатали отдельной книжкой. Говорят, какому-то литературному деятелю, заседавшему в жюри, эти вирши очень понравились.

— Так это тот самый Уздечкин? — удивился Цимбаларь. — Автор поэмы «Навстречу ветру»?

— Вот-вот, — подтвердил Вертипорох. — Классик можно сказать. Его когда-то даже в средней школе изучали. Книги чуть ли не каждый год выходили. Плодовитым оказался, словно таракан.

— Не знаете, он ещё жив?

— Чего не знаю, того не знаю. Наши дорожки вскоре разошлись. Правда, в журналах мне его творения частенько попадались. «Когда народы дружбою сильны, бессильны поджигатели войны...» — с пафосом процитировал Вертипорох. — Хотя на мой вкус это не стихи, а какая-то профанация.

— Полностью разделяю ваше мнение, — охотно согласился Цимбаларь. — До Пастернака вашему Уздечкину как до Луны, а до Пушкина и того дальше. Это совершенно понятно даже дилетантам, вроде меня.

— Однако очевидная бездарность не мешала Уздечкину лопатой огребать гонорары и премии, — усмехнулся Вертипорох, хотя бы на краткий срок отвлёкшийся от своих тягостных дум.

— Спасибо за содержательную и откровенную беседу, — поблагодарил его Цимбаларь. — Если вас не затруднит, помолитесь за раба божьего Александра, то бишь меня.

— Обязательно помолюсь. — Вертипорох перекрестил Цимбаларя. — И на прощание дам совет умудрённого жизнью человека: избегайте поступков, которые впоследствии заставят вас каяться. А чтобы иметь перед собой конкретные нравственные ориентиры, обратитесь к Евангелию от Матфея. Вдумчиво прочитайте Нагорную проповедь. Ещё никто и никогда не сказал более доходчивых и проникновенных слов, объясняющих людям смысл их бытия и суть поступков... А теперь ступайте с миром.

Несмотря на наставление брата Симеона, благодать божья так и не снизошла на Цимбаларя. Более того, по мере приближения к автомобильной стоянке, расположенной на приличном расстоянии от монастыря, он ощущал, как в душе нарастает некий непонятный дискомфорт.

Возле его «Мицубиси-Лансер» уже околачивался контролёр автостоянки, настроенный явно не по-христиански. Завидев Цимбаларя, он с места в карьер набросился на него:

— Ты как машину припарковал, рыло свинячье! Ты же, мудак, всем выезд перекрыл! Да я тебя сейчас...

В ответ Цимбаларь взорвался забористым лагерным матом. Вороны, только что усевшиеся на золочёные церковные кресты, вновь взмыли в небо. Оказавшиеся поблизости туристы или затыкали уши, или, наоборот, превращались в слух. Контролёр на некоторое время утратил дар речи.

Разрядившись потоком грубой брани, Цимбаларь сразу почувствовал облегчение, словно после очистительной клизмы. Вывод напрашивался сам собой: напускная вежливость, которой пришлось придерживаться чуть ли не целый час, действовала на его организм крайне отрицательным образом.

— А что, мне нравится! — Ваня держал перед собой книгу, на обложке которой было золотом вытиснено: «Алексей Уздечкин. Избранное». — Без всяких декадентских выкрутасов и прямо в цель. Вот мы дескать, какие! На всё горазды. Хоть на ракете в космос, хоть к бабе в постель.

— Ты любимую в веки пробовал целовать? — поинтересовался Цимбаларь. — В веки, вообще-то, покойников целуют. А если любимая всё время глаза закрывает, значит, ей твоя поганая рожа во как осточертела! — Для убедительности он чиркнул себя ребром ладони по горлу.

— Ничего ты в поэзии не понимаешь! — парировал Ваня. — Вот зацени:

— Ну и что? — пожал плечами Цимбаларь. — Бред сивой кобылы.

— Не скажи, — стоял на своём Ваня. — Здесь явственно звучит тема преемственности поколений, актуальная и в наши дни.

— Да перестань ты дурака валять! — Цимбаларь отобрал у него книгу. — Недостроенные леса коммунизма давно рухнули и загораживают нам дорогу в нормальную жизнь. А вот относительно советских граждан, которые наяву слышали чьи-то мистические голоса, — это, конечно, сильно сказано. Шекспир отдыхает.

— Даю справку, — не поднимая головы от ноутбука, сказала Людочка. — «Уздечкин Алексей Алексеевич, русский советский поэт. Родился в бедняцкой семье в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Участник Великой Отечественной войны, общественный деятель, орденоносец, лауреат многих литературных премий. Член КПСС с сорок пятого года. Стихи, поэмы, басни, тексты песен, сценарии, очерки, критические статьи, воспоминания. Скончался в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году».

— Наверное, не вынес тягот перестройки, — сказал Цимбаларь. — Как только ввели талоны на сахар и крупы, сразу и окочурился.

— Не думаю, чтобы он в чем-то нуждался, — возразил Кондаков. — При Союзе писателей всегда имелся очень хороший спецраспределитель. Даже в самые голодные времена заказы там отоваривались сервелатом, паюсной икрой и коньяком.

— Тогда можно предположить обратное. Знаменитый поэт Уздечкин, не выдержав тяжкого бремени славы, до смерти упился халявным коньяком.

— И с вами то же самое будет, если не одумаетесь. — посулила Людочка.

— Ты бы не каркала зря! — Суеверный Ваня постучал кулачком по деревянному подлокотнику кресла. — Твоя главная и пока единственная задача: выдать нам всю подноготную Уздечкина. Где жил, с кем яшкался, кто унаследовал его имущество, как у него обстояли деда с удачей?

— Сведения, касающиеся личной жизни Уздечкина, в Интернете отсутствуют, кроме адреса квартиры, конечно, — незамедлительно сообщила Людочка. — Могу лишь сказать, что его отдельные стихи, не самые, впрочем, удачные, посвящены некой Сонечке. Но печатался он буквально до самых последних дней жизни. Значит, везло.

С этим суждением не согласился Цимбаларь.

— Не вижу никакой связи! — заявил он. — Достоевскому, например, по жизни фатально не везло. Смертный приговор, каторга, солдатчина, эпилепсия, мнительность, постоянные долги, пагубная страсть к азартным играм. Тем не менее его печатали, печатают и, надеюсь, будут печатать в дальнейшем.