Юрий Брайдер - Особый отдел и пепел ковчега

— Повезло тебе, — ухмыльнулся Окулист. — Угробишь в этой дыре свои лучшие годы. Пока руки, ноги, потроха и всё остальное в порядке, надо брать от жизни по максимуму.

— Вы шутите! — воскликнула Людочка. — А я ночи напролёт рыдаю. Туфелек приличных не могу себе позволить. Как нищенка хожу.

— Ничего себе проблема! Бросай старого хрыча и подваливай ко мне. Прямо сейчас! И у тебя этих туфелек целый вагон будет. Да что там туфельки — бриллиантами засыплю! — Расстегнув пиджак, Окулист выхватил из его внутреннего кармана внушительную пачку долларов.

— Как вы смеете так говорить! — Людочка отшатнулась. — Мы ведь знакомы всего полчаса.

— Я за тобой уже второй день наблюдаю! — Окулист попытался засунуть доллары в вырез её платья. — Влюбился, как дешёвый фраер. Ради тебя готов в лепёшку расшибиться.

— А как же муж? Он тоже меня любит. И никогда от себя не отпустит.

— Тем хуже для него! — Окулист схватился за полу пиджака, под которой, надо полагать, находился револьвер. — Мозги вышибу!

— А что это у вас? — Чтобы хоть как-то унять пыл своего кровожадного ухажёра, Людочка попыталась коснуться округлого блестящего предмета, висевшего у того на груди, словно медальон.

— Неважно! — Окулист отстранил её руку, но девушка всё же успела ощутить и притягательное тепло бетила, и упругую прочность бронежилета, поддетого под рубашку. — Короче, всё решено! Как только старик вернётся, я его шлёпну — и ты свободна. Завтра же свалим отсюда. В Грецию, Швецию, Венецию — куда пожелаешь. Отказ не принимается. Тогда здесь появится не один труп, а сразу два.

— Вы убьёте себя? — Даже в этой дикой ситуации у Людочки хватало духу на шутки.

— Ага, дождёшься! — Окулист саркастически осклабился.

— Я согласна. — Людочка для приличия пустила слезу. — Только не убивайте, пожалуйста, мужа.

— Нет, это вопрос решённый, — категорическим тоном заявил Окулист. — Соперников я терпеть не могу.

— Тогда пусть это случится не на моих глазах!

— Замётано! Но не надейся, крошка, что меня можно одурачить. Посиди пока здесь. — Окулист как был в расстёгнутом пиджаке, так и выскочил из квартиры. Но перед этим он приковал девушку к трубе отопления — приковал безжалостно и умело, вывернув руки за спину.

Едва топот Окулиста затих, как Людочка закричала:

— Сашка, он хочет убить Приходько! Догони его! Почему ты сидишь там, как мышь в норке?

— А что мне остаётся делать? — огрызнулся Цимбаларь. — Стрелять через стену? Или ломать дверь? Он бы меня своей пушкой в коридоре встретил.

— Как же нам быть?

— Надо дождаться Окулиста. Вот тогда я и покажу ему кузькину мать. Но сначала выберусь из этой проклятой конуры.

Он несколько раз с разгона бросался на дверь, но с таким же успехом можно было штурмовать кирпичную стену. Тогда, дабы заглушить звук выстрела, он приложил к двери подушку и нажал на спуск. Навесной замок, сбитый пулей, отлетел прочь вместе с проушинами, сквозь которые была пропущена его дужка. Цимбаларь получил свободу, а «гюрза» ещё раз доказала свою эффективность — на аналогичную операцию у «Макарова» ушло бы, наверное, полмагазина.

Всё это время Людочка рвалась из оков и орала, что не позволит умереть человеку, которого они обманным путём втравили в свою аферу.

— Угомонись! — прикрикнул на неё Цимбаларь. — Не на сцене! Спасём мы твоего суженого-ряженого... Только где его в этой темноте искать?

Цимбаларь выскочил в глухую ноябрьскую ночь, и колючий ветер сразу накинулся на него, словно огромная хищная птица.

Прохожих на улице было мало, а фонарей и того меньше. Он свистнул, подзывая друзей, но те как под землю провалились. Пользоваться рацией было рискованно — кто-то из оперов мог оказаться сейчас в двух шагах от Окулиста.

Решающие события должны были развернуться где-то между домом Приходько и продовольственным магазином, находившимся за рекой Сетунью, взятой здесь в гранитные берега. Поставив «гюрзу» на боевой взвод, Цимбаларь со всех ног помчался к мосту.

Миновав несколько кварталов, он достиг реки, в ночное время выглядевшей довольно зловеще. Мост, слава богу, был освещен, пусть и довольно скудно. На противоположный его конец уже вступили две человеческие фигуры, в которых можно было распознать Кондакова и Приходько. Окулист пока ничем себя не обнаруживал, но в том, что это рано или поздно случится, сомневаться не приходилось.

Цимбаларь уже хотел было подать сигнал опасности, но вовремя передумал. В момент казни злодея всё должно умолкнуть — и рёв толпы, и грохот барабанов, и даже стенания стихии. На это ещё будет время.

Расстояние между Цимбаларем и парочкой Кондаков — Приходько неуклонно сокращалось. Соответственно нарастало и напряжение. Все свои планы Окулист доводил до конца, и сейчас даже трудно было себе представить, какую новую подлянку он задумал.

Внезапно через левый парапет перемахнул кто-то маленький, как собачонка, и стремительно кинулся через мост вправо — туда, где за бездействующей осветительной мачтой затаился неизвестный человек. Произошла короткая схватка, закончившаяся не в пользу малыша. Матерная брань, которую он издал, бултыхнувшись в воду, сразу выдала в смельчаке Ваню Коршуна. Приходько и Кондаков остановились. Первый от неожиданности загремел бутылками, распиравшими пластиковый пакет, а другой квакающим голосом выкрикнул: «Стой, стрелять буду!»

Однако это грозное предупреждение не возымело желаемого результата. Держа «смит-вессон» чуть на отлёте, Окулист двинулся вперёд. Замысел его был предельно ясен — полагаясь на защиту бетила, подойти к противникам как можно ближе и уж тогда действовать наверняка.

Кондаков посылал в обнаглевшего противника пулю за пулей, но всё без толку. И тут набежавший сзади Цимбаларь пустил в ход свою «гюрзу». Ситуация на мосту изменилась самым кардинальным образом.

Оказавшись между двух огней, Окулист счёл за лучшее не рисковать. То обстоятельство, что путь к отступлению лежал по реке, ничуть не смущало его. В бурной жизни киллера бывало и не такое. Поговаривали, что Окулисту случалось благополучно выплывать даже из канализационных коллекторов и промышленных отстойников, где давно издохло всё живое.

В последний момент он обернулся к Цимбаларю, желая отогнать настырного опера выстрелом. Сосуд для бетила, прошедший через руки стольких великих и низких людей, зазывно блеснул. Такую возможность упускать было нельзя.

Пуля «гюрзы», угодившая в грудь Окулиста, издала не чавкающий, а лязгающий звук. В то же мгновение ветер взвыл особенно зло, словно дисковая пила, наскочившая на гвоздь.

Цимбаларь выстрелил снова. Киллера отшвырнуло спиной на парапет. Несколько секунд он ловил равновесие, а затем в воздухе мелькнули его ноги, обутые в щегольские, ещё почти неношеные ботинки. Глухое — «плюх» — прозвучало как бы последним аккордом этой драмы.