Лев Вершинин - Сельва не любит чужих

В конце концов, не будучи по натуре склочником, он был готов к разумному компромиссу. Обиды обидами, рассуждал наедине с собою Шурик, но они с губернатором делают одно дело, а дело — прежде всего, не так ли?

И, кроме того, кто его знает, на каком уровне завязаны узелки у подполковника Харитонидиса, если он, при таком-то характере, вот уже который год держится на столь завидном, наверняка многими оспариваемом посту?

Поэтому, пойми дуболом в мундире свой интерес, он давно бы уже принес извинения за хамство. Хотя бы и в приватной форме. А господин Штейман, душа добрая, зла не помнящая, безусловно, пошел бы на мировую.

Они бы сели друг напротив друга, как мужик с мужиком, поговорили бы по-людски, выпили…

Воочию вдруг увиделось: стол, уставленный мисками с винегретом, солеными огурчиками, соленым, чуть желтоватым салом, что так хорошо делают колонисты с предгорий. И — венцом всему! — пузатая, литров на пять, подернутая морозным инеем бутыль двойной-очищенной, только-только со льда…

Ух-х!

При одной лишь мысли о невозможном, но таком желанном процессе у экс-алкоголика запылали трубы. И это знойное ощущение, помноженное на лютое пекло, едва не привело к обмороку.

— С-су… — начат было Генеральный представитель.

Но не завершил.

Небеса сжалились.

Легчайшее облачко, пробегавшее мимо раскаленной сковороды, выбелившей синеву, зацепилось за нее краешком, прилипло, опутало… и на церемониал-плацу сразу же сделалось не то чтобы прохладно, но, во всяком случае, вполне приемлемо.

И в тот же самый миг взревели громадные витые трембиты, вырезанные из оольих рогов.

Толпа туземцев, согнанная на плац еще с ночи для созерцания назидательной церемонии, повинуясь негромким приказам плечистых дубинщиков, прокричала приветственную здравицу и преклонила колени.

Настал час появиться монарху!

Простолюдины уткнулись лбами в пыль, дубинщики перехватили оружие на караул, а господин Штейман, еще не вполне отошедший от стресса, снисходительно улыбнулся.

Из высоких дверей королевской хижины, пятясь, вышли один за другим министры, потом генералы, вслед за ними, как полагается, фавориты. И наконец, во всем своем царственном великолепии даровал верноподданным счастье лицезреть себя Его Величество Муй Тотьяга Первый, милостью Тха-Онгуа и господина Салманова владетельный государь Демократической Нгандвани, повелитель долины, властитель сельвы, протектор плоскогорья и многих иных земель наследник и обладатель.

В скобках отметим: перечень владений, содержащий в полном варианте порядка полусотни топонимов, был утвержден специальной комиссией Компании накануне провозглашения планетарного суверенитета и подозрительно напоминал список рек, селений и холмов, через которые предстояло протянуть уже на треть построенную железную дорогу…

Король, нельзя не признать, был внушителен.

Ничем не напоминал он сейчас оборванного толстяка, выбегавшего час назад на опаленный солнцем плац, дабы поднести почетному зрителю кувшинчик благовонной нцыгви!

Был Его Величество огромен ростом и воистину величествен статью. То есть толст неимоверно, что, по верованиям народа нгандва, неоспоримо свидетельствовало о божественном происхождении. Как всем известно, сказал некогда Тха-Онгуа: чем больше плоти, тем громаднее душа, и это есть неоспоримая истина, не принимаемая разве что горными дикарями дгаа, которые, если разобраться, не могут быть сочтены настоящими людьми…

Не было на властелине ни набедренной повязки, приличной простолюдину, ни бахромчатой мантии, пристойной для высокорожденного. А был на нем полный королевский наряд, предписанный церемониалом двора для особо торжественных выходов.

Тугая резинка удерживала на широких бедрах черные семейные трусы до колен, сшитые по выкройкам из модного земного журнала местными искусницами, голубая майка с плеча самого главы Администрации облекала пухлый торс и обширный, слегка колеблющийся на ходу живот, а на круглой, коротко стриженной голове красовалась огромная, расшитая бисером треуголка, преподнесенная Его Величеству ко дню первой годовщины восшествия на престол коллективом предпринимателей славного города Котлово-Зайцеве.

И сам король, и свита его повергали низкорожденных в благоговейный трепет, сияя на солнце обилием орденов, прикрепленных к одеяниям во всех местах, где только оставалось хоть немного свободного места. Почетные свидетельства доблести и заслуг, собственноручно вырезанные орденоносцами из пустых консервных банок, имели самую разнообразную форму и самые причудливые наименования. И, разумеется, больше всего знаков отличия было у Его Величества, поскольку и консервов от ведомства господина Штеймана легитимному самодержцу Демократической Нгандвани, как правило, перепадало больше.

Воистину, славой превзошел блистательный Муй То-тьяга любого из граждан Нгандвани. Дородством тем более. Не зря же именно его с помощью Могучих избрал Тха-Онгуа, чтобы пасти народ свой и претворять в жизнь замыслы свои…

Мятежен тот, кто посмеет утверждать иное! Ведь даже надменный Рекс, всесильный бой Могуче-го-с-Холодными-Глазами, обладатель настоящей медали «К 50-летию Космодесанта», подаренной в хорошую минуту губернатором, не может сравниться с обожаемым правителем, ибо, хоть положение его недосягаемо высоко, но сам достопочтенный Рекс худ, как щепка, что есть явное свидетельство низкорожденности.

Вновь прогремели трембиты.

И началось.

Александр Эдуардович, слегка оживившись, переменил позу. До основной церемонии теперь оставалось не больше часа. Но сперва предстояло высидеть парад…

Облаченные в одинаковые пижамки, по плацу шли, старательно равняя ряды, сипаи королевской армии. При автоматах, но, разумеется, незаряженных. Боеприпасы туземным войскам выдавались лишь непосредственно накануне военных действий, да еще на стрельбище. Все остальное время непобедимые и легендарные воины Муй Тотьяги Первого посвящали отработке шагистики, под строгим, истинно отеческим присмотром инструкторов из отдела культуры Генерального представительства.

Взвод за взводом шла пехота, и разноцветные стяги, не желающие развеваться по причине безветрия, тяжело хлопали по плечам знаменосцев. Окатывая толпу жарким духом пота, двигались на рысях удалые эскадроны оольницы, ощетинившиеся двузубыми пиками. Гремели колесами по сухой глине пушки, выдолбленные из цельных стволов железного тополя, грозные оружия, способные сокрушить самый прочный частокол и не разрывающиеся даже после второго выстрела…

Толпа зачарованно молчала.

Муй Тотьяга Первый снисходительно улыбался, приложив два пальца к треуголке в знак благодарности верным частям за бесподобную выучку и рвение.