Лев Вершинин - Сельва не любит чужих

А то, что уже через два-три дня тебя станут мучить ночные кошмары и кто-то из корешей застрелится, не видя иного выхода, а кто-то сядет на иглу, и то, что командира отдадут под трибунал и уволят «за превышение полномочий»… ну что ж, боец, это и есть профессиональный риск.

Ты знал, на что шел, и ты сделал то, что должен был сделать. И пусть проклинают тебя сколько хотят непогибшие жители планеты, не сгоревшей благодаря тебе, твоей дубинке и твоим корешам…

Да, господин подполковник понял бы все. И приказал бы сипаям гнать и нещадно бить толпу, выколачивая из дурных туземных мозгов пагубные мысли. Увы! Ничему подобному не учат в криминалке. И уж конечно, не научишься ничему такому, лабая на мандолине в переходах космовокзалов.

Для Александра Эдуардовича Штеймана во всем происходящем главным было не дурацкое шебуршение в толпе туземцев, а тот бесспорный факт, что упрямый князек, хотя и пытался ерепениться, а все же под конец сломался. Проводив взглядом уносимое помощниками палача бесчувственное тело, Генеральный представитель благосклонно кивнул Правой Руке Подпирающего Высь, устало бредущему с середины плаца к королевскому помосту. Отличный парень, оказывается! И до сих пор не имел никаких нареканий, а уж сегодня вообще зарекомендовал себя как нельзя лучше. Вот кто достоин командовать частями, действующими на границе. Этот доведет дело до конца. И, можно не сомневаться, сумеет отомстить бородатым подонкам-колонистам за гибель столь ценного работника Компании, каким был незабвенный Искандер Бутрос-оглы Баркаш…

Воспоминания о безвременно ушедшем из кадров Компании сотруднике заставило Александра Эдуардовича тяжко вздохнуть. Эх, какой же был человек. Мало таких. Преданный, умелый, компетентный. Все схватывал налету… Можно сказать без всяких сомнений: работай сегодня князьком не туземец, а Искандер-ага, упрямый Канги Вайака вопил бы благим матом уже после третьего удара!

Впрочем, Каменный Шурик не мог позволить себе долго грустить. Уже вот-вот должен был наступить полдень, а никак не позднее тринадцати ноль-ноль ему следовало присутствовать на собрании актива Фонда памяти Искандера Баркаша, посвященном выдвижению кандидатур на пост мэра Котлова-Зайцева.

Щелкнув пальцами, Генеральный представитель подозвал застоявшегося туземца. Лихо гикнув, вскочил в седло. И, нахлестывая двуногого, удалым галопом помчался прочь из надоевшего до чертиков «обезьянника».

В культурный мир. В цивилизованную, по-человечески обустроенную Козу…

Быть может, не стоило бы ему так торопиться.

Поскольку именно в это время, в одиннадцать часов пятьдесят шесть минут по местному времени, Его Превосходительство подполковник действительной службы, глава планетарной Администрации Эжен-Виктор Харитонидис как раз заканчивал чтение бумаг, доставленных из шифровального отдела, и на побелевшем, заострившемся, словно у покойника, лице медленно и страшно гуляли тяжелые желваки.

Взгляд его был сейчас таков, что даже Григорий, хорошо понимающий оттенки хозяйского настроения, предпочел забиться глубже под шкаф и сидел там, не смея хрюкнуть.

Губернатор молчал, время от времени поглядывая на лежащий у края стола, никаких тайн уже не содержащий пухлый блокнот в кожаной обложке. И попадись ему в эту минуту Александр Эдуардович Штейман, гулять бы Генеральному представителю Компании на Валькирии с забитой в задницу по самое окончание грифа трудно и сложно вынимаемой мандолиной…

— Григорий! — хмуро произнес Харитонидис. — Ты где?

Свинка не откликнулась.

— Гриша, иди сюда. Поговорить надо!

Под шкафом зашевелилось. Но проявляться не поспешило.

— Господин адъютант! Извольте выйти!

Без всякого воодушевления выкарабкавшись из своего излюбленного укрытия, Гриня процокал копытцами по навощенному неисправимым аккуратистом Рексом полу и замер в привычной позе рядом с высоким креслом главы Администрации.

Если пегие свинки с Валькирии способны быть недовольны собой, то он, вполне возможно, в данный момент укорял себя за то, что предложение Эжена-Виктора завербоваться в армию и оформиться на ставку встретил восторженным: «Харритошшахорроший!» Он явно поспешил. Конечно, в таком решении было немало весомых плюсов, а уж мундирчик, сшитый по точной мерке, восхищал пегую свинку безмерно. Но, влившись в ряды Вооруженных Сил Федерации, Его Благородие подпрапорщик Григорий Тхуй оказался связан присягой и отныне не мог уже позволить себе прятаться от хозяина вволю, доводя губернатора до белого каления и слезливых увещеваний, как бывало это в недавние привольные денечки.

Нельзя исключать, что именно в этом и состоял коварный план подполковника действительной службы, отлично знавшего, до какой степени млеет Гриия при виде шикарных адъютантских аксельбантов…

Ну, что сделано, то сделано. Как бы то ни было, но, много лет являясь личной свинкой профессионального военнослужащего, Гриша не мог не понимать серьезности своего нового статуса и к обязанностям своим относился ревностно.

— Пришел?

Покосившись на адъютанта, господин подполковник отбросил в сторону прочитанный от корки до корки доклад и похлопал себя по коленям.

— Иди-ка сюда, браток. Думать будем…

Как это ни прискорбно, но сейчас, впервые за долгие годы, прожитые душа в душу, глава планетарной Администрации опасался столкнуться с непониманием. Гриня, безусловно, умничка, а кое в чем и несомненный талант, но пегие свинки тхуй, к счастью или нет, слишком высоконравственны и невинны, чтобы обсуждать с ними поистине безграничные возможности нравственной деградации человека.

Хотя… Да, именно так! С этого и следовало начинать. Ни для Гришеньки, ни для Эжена-Виктора господин Штейман человеком не являлся. Однозначно!

— Понимаешь, Гриня… — губернатор замялся, подыскивая слова, — тут, как бы сказать, информация поступила. На Штеймана. И чем, ты думаешь, занимается этот…

— Фрррукт! — подсказала свинка. Харитонидис, чуть посветлев ликом, кивнул.

— Точно. Фрукт. И знаешь ли, Грицько, не просто фрукт, а тот еще фрукт…

Ему было невыносимо стыдно перед адъютантом.

За человечество.

Но молчать он не мог. И он рассказал. Все. Ничего не скрывая и ни о чем не умалчивая. Он говорил, и с каждым словом ему делалось все яснее, что вина его, подполковника Харитонидиса, безмерна и вряд ли простительна. Будь на то его воля, он отдал бы себя под трибунал и, приговоренный к расстрелу, ничего не сказал бы в свое оправдание.

Да и какие, к чертям собачьим, могли быть оправдания?!

Извольте вдуматься: много лет под самым носом его, главы Администрации, на вверенной его попечению планете процветает преступная организация, имеющая на своем счету весь букет деяний, предусмотренный Уголовным Кодексом Федерации.