Лев Вершинин - Сельва не любит чужих

Пляшут люди дгаа, как плясали их предки и предки их предков много лет, и веков, и тысячелетий назад…

Гудит гонг, грохочут барабаны, стучат трещотки, и трепещет, рвется песня…

Праздник еще и не собирался завершаться, когда он, уточнив, дозволено ли обычаем, и получив в ответ утвердительный кивок измотанного до полусмерти дгаанги, оставил мьюнд'донг. И сразу заснул, хотя полубредовое забытье трудно было назвать сном. Там, в липкой мгле, кто-то рвался за ним вслед, догонял, подминал, хватал за горло и давил, давил, давил…

Ох, как тяжко!

Дмитрий дернулся, с трудом разлепил непослушные веки, пытаясь высвободиться из-под навалившейся тяжести.

Что за черная тень хищно склонилась над ним?

И услышал:

— Ты меня любишь, милый?..

— Да, — промычал он. — Да, чижик мой… а как же?.. Но тень, добившись ответа, все равно не собиралась униматься, напротив, нависла еще ниже, засыпав волосами лицо.

— Правда любишь?

— Да, да, да…

— А почему ты ушел? Ты не соскучился? Ты меня обманываешь?

О, Дмитрий многое отдал бы сейчас за несколько таких слов, которые убедили бы ее поверить и отстать, и чтобы волосы, душистые и пушистые, не лезли в рот… Но какие там слова, когда все, чего хочется, — это тишины…

— Почему ты отвернулся, любимый?..

О-о, тишины! И одиночества!

Хотя бы ненадолго…

А потом он скажет ей все, что она пожелает услышать!

— А ты возьмешь меня в жены? — била наотмашь в тамтамы висков любознательная тень. — Возьмешь, а? Ну не молчи же! Возьмешь? Ведь не обманешь?

— Род… на… я… Да… — очень-очень внятно и убедительно выдавил Дмитрий. — То. Лько. Дай. По. Спать…

— Ты ругаешь меня? — тень удивительно противно всхлипнула. — Ты передумал? Я тебе не нужна?..

Нет, это было хуже, много хуже, чем рычание Н'харо, муштрующего поутру урюков!

И надо очень любить женщину, чтобы в такой момент сдержаться и не объяснить ей предельно кратко, куда конкретно следует убираться…

Наверное, именно так он ее и любил. А может быть, даже и еще больше. Иначе откуда бы взялись силы улыбнуться?..

— Женюсь, милая… — прорычал Дмитрий. И умер.

ВАЛЬКИРИЯ. Котлово-Зайцево. 24 февраля 2383 года

Если вам неполные двадцать пять, если в кармане, кроме диплома с отличием и записной книжки, только расческа, смятый носовой платок и стереопортрет покойного папы-фрезеровщика, то вам, уж поверьте на слово, не приходилось крутить носом, заполучив перспективного клиента. Вы не станете перебирать и капризничать даже в том случае, если наниматель, мягко говоря, не вполне соответствует общепринятым нормам, условия договора труднодостижимы, а претворение их в жизнь сопряжено с немалыми неудобствами. Вам не потребуется много времени, чтобы понять: все эти второстепенные нюансы с лихвой перекрываются суммой аванса…

Вот почему Крис Руби-младший (юридическая и консультационная контора «Руби, Руби энд Руби», Конхобар, Кокорико-сити, Семьсот Восьмой квартал, строение 15-у, только вход не с парадного, а со двора, за угол, по пожарной лестнице до чердака и там еще немножко налево), сразу же запретил себе сомневаться в успехе, а также чересчур проникаться отвращением к окружающему. Тем более что все это, как он искренне надеялся, не может продлиться дольше двух, трех, ну, ладно, в крайнем случае пяти дней.

К тому же, по правде говоря, унылое запустение, царящее вокруг космопорта «Валькирия-Центральная», мало чем отличалось от родных и привычных пейзажей Семьсот Восьмого, а в душе никак не желали гаснуть и униматься впечатления, оставленные двухнедельным перелетом.

Это было восхитительно!

Только представьте себе: скоростной экстра-космобот, причем из самых крутых, какие Крис доселе видывал разве что по стерео!

Шикарный салон, снабженный баром, библиотекой и цветомузыкой, уютная каюта, упоительно услужливая робоприслуга и бархатно-черное, нашпигованное серебристым мерцанием звезд безмолвие за овальными биостеклами иллюминаторов…

И он, Крис Руби-младший, поверенный в делах, — один, совсем один посреди всего этого непостижимого великолепия!

Нет, поверьте, ради такого стоит жить, и пахать, как проклятый, и срывать голос в пятисортных судебных заседаниях, отстаивая в смертном бою со всяческой пьянью права разнообразнейшей рвани на безраздельное обладание пятнистой кошкой, оставшейся спорной после полюбовного раздела остального наследства! Ради такого стоило отказывать себе в завтраках, экономя каждый кред во имя сохранения за собой офиса на крыше, и унижаться, собирая свидетельские показания в районах, где зачастую наивежливейшим ответом на корректный стук в дверь могло оказаться ведро с помоями, без предупреждения вылитое на единственный приличный костюм…

Захлопнув за собою дверцу космобота, еще пофыркивающего после автопосадки, Крис сунул в верхний кармашек пиджака карточку ключ-кода и, прежде чем спуститься по дюралевой лесенке на бетонные плиты посадочной полосы, ласково коснулся ладонью теплой и гладкой обшивки.

Вот это жизнь! А ведь он уже подумывал было отказаться от аренды помещения и продаться в наемные клерки какой-либо из серьезных юркорпораций, благо заманчивые приглашения имелись! Он в самом деле едва не совершил такую глупость!

Хотя еще с месяц назад от подобных предложений Руби отказывался не размышляя. Он дорожил самостоятельностью и свято верил в светлое будущее фирмы «Руби, Руби энд Руби», тем паче что гере Карлсон, сдающий ему комнату под офис, ни разу не поторопил его с выплатой очередного взноса…

Но после Рождества у самого гере Карлсона возникли серьезные проблемы с престарелой бабушкой и пожарной инспекцией, и, хотя добродушный толстяк был по-прежнему деликатен, Крис Руби-младший не мог позволить себе такого вопиющего свинства, как непонимание финансовых затруднений, появившихся у его арендодателя, самого терпеливого, чуткого и вообще, по мнению Криса, самого лучшего арендодателя в мире.

— Хавдуйда, земани! — прытко подскочивший к лесенке туземец, по всем правилам взнузданный и оседланный, перебирал босыми ногами, прядал ушами, заросшими темным волосом, и буйно косил лукавым глазом. — Й-е-ехать нада?!

Он подпрыгнул на месте, изображая, с какой прытью отнесет пришельца, прибывшего на таком транспорте, куда только душе угодно, фыркнул и добавил:

— Й-е-эх, пракатчу!

Крис смутился.

— Да нет, спасибо… Я лучше пешочком.

Туземец гневно встопорщил верхнюю губу, на миг приобнажив крупные желтые, почти не стершиеся зубы.

— Пьйе-тшотшко-ом? — не выкрикнул даже, а выхаркнул он, еще не отважившись выражать явное презрение, но уже сильно и неприкрыто недоумевая. — Засте-био-о-оштся-а-а!