Алексей Оверчук - Тени войны

Сейчас начнется!

И — началось!..

Мы залегли.

— Сейчас они переправятся через водопад, и тогда нам уже не уйти! — проорал Шархель.

И тут случилось невероятное. Колчин вскочил во весь рост с пулеметом наперевес и, посылая длинную очередь, запел во всю глотку:

— Это есть наш последний и решительный бой! С Интернационалом воспрянет род людской!

Я тоже поднялся, подхватил песню и стал лупить из автоматов по цепочке противника:

— Весь мир насилья мы разрушим до основания! А затем мы наш, мы новый мир построим! Кто был ничем, тот станет всем!

Стрельба смолкла как-то сама собой. Песня тоже кончилась. Мы упали за стену. Пот катил с нас градом и застилал глаза. Ну, идиоты!

— Ты чего запел? — спросил я Сашку.

— Страшно что-то стало, — хихикнул он.

— Ну, Немировичи-Данченки! — буркнул Шархель.

И мы все втроем свалились в приступе нервного хохота.

Со стороны противника махали белым шарфом.

Надо понимать, это они не сдаются, но готовы поговорить.

Поговорим, что ж…

Колчин с Шархелем остались на месте — с оружием наготове. А поговорить пошел я. Эх, семи смертям не бывать!

И собеседник опять же знакомый. Ста-арый знакомый! В пробковом шлеме английских колонизаторов и костюме песочного цвета. Григорий Алексеевич! Собственной персоной!

Вяземский подошел к краю пропасти, сложил ладони рупором:

— Алексей! Есть пара предложений! Иди, поговорим! Мы не станем стрелять!

— А какие гарантии!

— Гарантии дают в банке! Я просто хочу с тобой поговорить! — Он двинулся в сторону водопада. — Я жду тебя здесь! — Он остановился. — Каждый будет на виду у своих друзей! Ну как? Идешь?

Я пошел. К водопаду. За ним скрывался гранитный уступчик шириной метра в три. Тут лежали убитые спецназовцы. Я обогнул трупы и вышел на другую сторону плато.

Профессор ждал, скрестив руки на груди.

— Здорово поете! — встретил меня улыбкой. — Мы аж прослезились!

Я молчал.

— Там сидят уйгуры. — Профессор указал себе за спину. — Это смесь китайца с узбеком. Очень хорошие воины. Суровые такие, с железной закалкой. Они очень почитают Сталина и все советское. Вы как запели, они опешили. Зачем, говорят, мы убиваем таких хороших людей? — Вяземский смахнул несуществующую слезу. — В общем, мы решили не убивать вас.

Я молчал.

— Мы не станем убивать вас, — повторил профессор. — За нас это сделают ваши же друзья, спецназовцы. Ты, Леша, все равно никому не докажешь. Тебя подозревают во всех убийствах в Париже и Пекине. А теперь вот и эту бойню на тебя повесят…

Я молчал.

— Повторяю и повторяю тебе, Леша! Я получил профессорскую степень именно в исследованиях поведенческой психологии. Давай я порассуждаю немного за тебя, раз ты взял моду молчать… — Профессор отставил ножку, как оратор в сенате. — Сначала Вяземский создал такую ситуацию, что ты начал всерьез опасаться за свою жизнь и решил бежать от него. Но скрыться от ликвидаторов, как ты понял, не так-то просто. Тебе понадобились защитники, и ты решил искать их среди наших врагов. Кроме того, тебе очень хотелось отомстить ликвидаторам за смерть Риты, Наты и… Кого там еще?.. Но просто так ты не мог заявиться в ГРУ и во всем покаяться. Тебе нужны были доказательства твоей невиновности. Ты мог бы избежать смерти только в одном случае: украв у нас материалы, которые мы спрятали для тебя в тайнике, и передав их в ГРУ.

Я молчал.

— Признаться, мы с Васей боялись, что ты по своей природной недальновидности не найдешь тайника. Но ты с честью выдержал экзамен! Считай, тысяча долларов — премия! Как в «Своей игре»… И ты заявляешься к нашим противникам и выкладываешь им добычу. Пока ты ехал, пока встречался и рассказывал о том, какие мы плохие, наши агенты подбросили Москве информацию об архиве военной разведки, якобы спрятанном в этом месте. Потом мы наняли отряд уйгуров и даже пошумели возле заставы прошлой ночью…

Я молчал.

— Ты отлично справился, Леша! Мы… да и вы сами уничтожили последний отряд наших противников. Теперь им просто нечем и некем с нами воевать. Дальше уже дело умелой интриги в аппаратных верхах. Впрочем, тебя это уже не касается. А впрочем…

Я молчал.

— Ты, Леша, можешь пригодиться нам для еще одного деликатного дела. В бою ты себя уже показал. Твоя кандидатура полностью пригодна для последней операции в нашем деле.

Я молчал.

— Итак, предлагаю тебе жизнь и жизнь твоих друзей в обмен на поездку с нами.

— Мне… надо посоветоваться, — наконец нарушил я обет молчания.

— Э, нет! Принимай решение сам.

— Но что подумают они, — я кивнул в сторону далеких Шархеля и Сашки Колчина, — если я с вами сейчас уйду?

— Настоящие друзья не изменят мнения о тебе. Придурки назовут предателем. Но твои друзья, настоящие друзья, — они ведь не придурки?

— И даже попрощаться нельзя?

— Считай, уже попрощался.

— Х-х… Х-хорошо. Согласен.

— Тогда махни им рукой. Пусть не прячутся, пусть спокойно уходят.

Я повернулся к своим. Отчаянно замахал руками, показывая им, чтобы они уходили.

— Леша! — донесся голос.

— Уходите! — заорал я. — Все будет нормально!

— Ты куда?!

— Все нормально! — вопил я.

— Хватит. Твои друзья не настолько тупые, чтобы им по десять раз все объяснять! — Профессор подтолкнул меня в спину. — Пошли, пошли. Василий очень тебе обрадуется, вот увидишь!

Весь путь от Душанбе до Москвы ни я, ни профессор, ни Василий не проронили ни слова. Мы держались так, словно и не были никогда знакомы.

Уже на подъезде к Москве, в машине, Вяземский с заднего сиденья наклонился вперед и сказал:

— Теперь, Леша, я могу рассказать тебе немного о последнем деле.

Василий за рулем, казалось, ничем, кроме дороги, не интересовался.

— У тебя ведь при себе фотокарточка Анатоля?

Блин! Он, конечно, специалист по чему-то там поведенческому, но всему есть предел! Сердце мое отстучало барабанную дробь.

— Давай-давай, — поторопил профессор.

Я полез во внутренний карман и вытащил фотографию.

— Ната ведь просила тебя перевести деньги с ее счета опекунам Анатоля. Я прав?

Мне оставалось только кивнуть, чтобы не задавать еще один идиотский вопрос о потрясающей осведомленности профессора.

— Теперь переверни карточку и прочти адрес, где живет ее сын.

Я перевернул карточку, вчитался во французские слова и застыл. Анатоль жил в Москве. Когда Ната передавала мне фотографию, я лишь мельком взглянул на адрес, на номера банковских счетов. От моих глаз ускользнуло почему-то такое явственное слово Moscou. Как же так! Я потер лоб. Вот придурок! Где были мои глаза? Анатоль живет в Москве!

— Невнимательность, Леша, губит не только мышей. Эта карточка была у тебя все это время, и ты ни разу не поинтересовался ребенком Наты.