Андрей Плеханов - День Дьявола

Но это было еще не все. Конус этого перстня не был ровным, грани его имели нарезки - неглубокие, но довольно хитрой конфигурации.

Это могло быть ключом.

Фитилек еле мерцал, доживал последние мгновения. Я спешил, как мог. Надел перстень на средний палец правой руки, встал на люк, на колени и вставил конус в то колечко, которое посчитал замочной скважиной.

Свет тихо вздохнул и умер. Я оказался в кромешном мраке.

Я медленно поворачивал руку вместе с перстнем. Я молился. Слава Богу, я вспомнил те молитвы, которые заставила меня выучить занудная тетушка Кларита. «Deus, cuius verbo sanctificantur omnia, benedicteonem Tuam effunde super creaturas istas… In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti» [Боже, чьим словом освящается все, ниспошли благословение Твое на сие сотворенное Тобою… Во имя Отца и Сына и Святого Духа… ( лат.). ]…

Я произносил слова, смысл которых плохо понимал. Но я верил сейчас. Мне даже не нужно было заставлять себя верить. Потому что здесь, в этом средневековом каземате, Бог казался большей реальностью, чем мое собственное бытие. Бог не мог не существовать. И я не просто бормотал слова, придуманные людьми за тысячу лет до моего рождения. Я обращался к самому Создателю. Я надеялся, что он услышит меня, что простит меня за все прегрешения, которые я успел наделать в жизни своей. Ибо если не Бог простит грешников, то кто же?…

Бороздки и выступы перстня зацепились за что-то. Перстень начал поворачиваться сам, без моего участия. Скрежет раздался глубоко из-под пола. Плита, на которой стоял я на коленях, медленно начала опускаться вниз.

Плита медленно опускалась, а я стоял на ней на четвереньках. Я не знал, куда я двигаюсь, потому что вокруг была абсолютная темнота. Я надеялся, что спускаюсь не прямиком в ад.

Как оказалось, надеялся напрасно.

Плита вздрогнула и встала. Я зашарил во мраке ногой, нащупал пол и осторожно слез со своего постамента. Я двигался, пока не дотронулся вытянутой рукой до стены. И пошел вдоль нее в поисках выхода. Здесь должен был существовать выход, потому что воздух в этой комнате был относительно свежим.

Я вздрогнул, когда услышал скрежет за своей спиной. Плита возвращалась на место. Лифт доставил меня вниз, и теперь я должен был действовать по собственному разумению. Уповая, разумеется, на волю Господню.

Ага, вот оно. Каменная арка, чуть выше моего роста. Я сделал вдох и решительно отправился туда. «Навстречу приключениям» - мог бы я сказать. Только тогда я не думал о приключениях. То, что я бормотал тогда про себя, было жуткой смесью обрывков латинских молитв и русских матерных ругательств. Пожалуй, почтенный маг Рибас де Балмаседа был прав в том, что не появился здесь собственной персоной. Потому что, наткнись я на него сейчас, он не отделался бы фингалом под глазом и парой выбитых зубов. Я хорошенько поработал бы над ним. Он этого заслуживал. И никакая магия ему бы не помогла.

Дальше шел коридор. Потолок его был низковат. Я медленно продвигался вперед, пригнув голову, чтобы не расшибить ее обо что-нибудь в кромешной черноте. Я не знаю, сколько я шел так. Мне казалось, что не меньше часа. Или десяти часов. Я совершенно потерял ориентацию во времени.

И вдруг я увидел впереди отсвет. Маленький желтый лучик выходил из стены слева, и пылинки плясали в его призрачном конусе.

Я добрался до него и заглянул туда. Это было похоже на глазок. Маленькое отверстие в стене, судя по всему, было предназначено для того, чтобы за кем-то подглядывать.

Я увидел комнату. Я наблюдал за происходящим сверху. Я не знаю, как это было сделано - так, что из небольшого отверстия я обозревал сразу всю комнату. Но видимость была хорошей. И то, что я увидел, очень мне не понравилось.

Это была комната пыток - достаточно большая и достаточно хорошо освещенная. У стены стоял стол, а за ним сидели три человека в коричневых сутанах с широкими белыми воротниками. Сверху было хорошо видно, что головы у них были выбриты - не полностью, а так, что над ушами оставался венчик волос. Тем, кто не знает, объясню - так выглядят католические монахи.

Они сидели за столом, покрытым черной скатертью. На столе стояло высокое медное распятие, и песочные часы, и горящие тонкие свечи необычной высоты - чуть ли не в метр каждая. А еще там лежала большая книга - один из монахов макал в чернильницу гусиное перо и писал в ней.

– Итак, - произнес он, - продолжим. Франсиско Веларде, ваше дело рассмотрено сеньорами инквизиторами, уважаемыми лиценциатами Хуаном Белтраном и Кристобалем Эресуэло, в присутствии дона Луиса де Рохаса, главного викария, замещающего судью, и советниками. Ввиду единогласия в отношении вашего дела, Франсиско Веларде, вы должны сознаться и покаяться для облегчения вашей грешной совести!

– В чем я должен каяться? - прохрипел тот, кого назвали Франсиско Веларде. - В том, что я люблю Бога нашего так, как и должно любить его? В том, что денно и нощно обращаюсь к Нему и слышу глас Его, подобный гласу вопиющего в пустыне разврата вашего и сребролюбия вашего, жалкие вымогатели денег, прячущиеся под маской благочестия? Конечно, вы достигли единогласия в отношении моего приговора! Воры всегда достигают единогласия, когда речь идет о чужом имуществе. Да, я был достаточно богат. Но теперь я лишился всего! Вы забрали все, что у меня было, именем святой инквизиции. Чего вы еще хотите? Не довольно ли с меня? В чем мне каяться?! Вы продаете индульгенции - отпущение грехов за деньги. Неужели денег моих, что вы отняли у меня, недостаточно, чтобы отпустить все грехи мои на двести лет вперед?

Франсиско было лет около сорока. Он был человеком худым, если не сказать изможденным. Это было видно, поскольку он был полностью раздет. И еще было видно, что над ним уже неплохо поработали. Рот его был разорван с обеих сторон, и трудно было уже различить, где кончаются разбитые губы, а где начинается сплошная кровавая рана. Обритая голова вся была покрыта коричневыми пятнами - словно огромными мертвыми мухами. Тело его покрывали фиолетовые полосы кровоподтеков. Он сидел на деревянном стуле с высокой спинкой. Руки его были завернуты назад и связаны за спинкой стула. Ступни его ног находились в черных ящиках с винтами. А на бедре была грубая колючая веревка. В веревку эту была пропущена палка, она закручивала веревку настолько, что веревка впилась уже не в кожу - в мясо. Нога Франсиско посинела. Он испытывал невероятную боль и все же держался достойно.

– Речь его обличает в нем еретика, - заявил инквизитор, повернувшись к двум своим коллегам. - И все же мы творим правосудие, а потому не должны делать поспешные выводы. Еще раз повторяю: Франсиско Веларде, ваше дело рассмотрено всеми уважаемыми людьми, которым должно его рассмотреть. И все они пришли к выводу, что вы говорите неправду, отрицая греховную свою ересь. Но, из любви к Богу, мы милосердно предлагаем вам до начала пытки сказать правду, для облегчения вашей совести…