Андрей Плеханов - День Дьявола

Эль Дьябло, конечно, имеет резкие спуски и виражи, где вы падаете набок. Но там нет мертвых петель, как на Большом Змее, и никто не перевернет вас вниз головой. И там есть нормальные надежные рельсы.

Я был совершенно спокоен, когда садился в низкую открытую тележку. Сиденья здесь располагались попарно. Лурдес и Цзян сели сзади от меня. Вместе. Это, в общем-то, было разумно с их стороны - не нужно было делить меня. Я сел прямо перед ними, на самое переднее место. Почему-то никто не сел со мной, хотя все остальные места в шести коротких сцепленных вагонетках были заняты. Паровозик сказал «чух-чух», свистнул и медленно пополз вверх.

Я оглянулся назад. Цзян обняла Лурдес за пояс и положила голову ей на плечо. Ветерок развевал их волосы. Они определенно решили меня соблазнить, эти противные девчонки. Прямо здесь.

Я повернулся и гордо уставился вперед. Я путешествовал, ловил свой маленький кайф. И никто не мог помешать мне в этом.

Я закрыл глаза. Я сидел в маленькой вагонетке и держался руками за железный поручень, и колеса мерно постукивали подо мной: «тук-тук, тук-тук». Теплый воздух ласкал мое лицо, и я улыбался. Куда я ехал? Я не знал этого. Только я видел сквозь свои закрытые веки, как пробегают мимо меня дома со спальными колпаками черепичных крыш, и согнутые старостью фонари, смотрящие желтыми глазами на гуляющих под ними гномов, и далекие страны - конечно же, с густой порослью джунглей и с обезьянами, раскачивающимися на ветках. Слоны осторожно высовывали длинные свои хоботы из-за деревьев и махали мне носами, как огромные фарфоровые чайники. Плюшевые медведи сидели на полках - всех размеров и расцветок - и держали в лапах ценники. «Купи меня» - было написано на огромном плакате. Маленькие заводные вертолетики сновали в воздухе, как феи, они врезались в радужные бока мыльных пузырей, и те лопались, оставляя взвесь мельчайших капель, падающих вниз.

Наверное, я спал и снова был в стране снов своего детства. Я улыбался, и невидимая в темноте мама гладила меня по голове. А отец кашлял где-то за стеной.

Полынь росла в моем сердце, ветвилась, как плющ, цеплялась усиками за горячие стенки моего сердца и за шершавые стенки души и поднималась все выше и выше, на ней зрели гроздья винограда, горького и сладкого, ядовитого и оживляющего, как сама любовь.

Мы ехали по месту плоскому, как тарелка, и я почему-то знал, что место это называется саванна. Рельсы заросли высокой травой, маленькие изумрудные птички сидели на стеблях тростника и удивленно провожали нас блестящими глазками. Деревья, что росли на горизонте, имели высокие голые стволы и пожелтевшие от жары кроны - сплющенные и широкие, как кепка грузина. Животные медленно передвигались по степи, и ели траву, и ели друг друга - зебры, антилопы, носороги, орангутанги, лошади Пржевальского, саблезубые тигры, велоцерапторы и птеродактили, пингвины и па-хицелозавры.

Что- то вдруг резко переменилось в мире, окружающем меня. Облака охнули, дернулись, словно их ударило током, и безвольно поползли вниз мертвым клейстером по белой стене небосвода. Деревья согнулись под напором неслышимого ветра, замахали руками, побежали, перебирая короткими ножками корней, стараясь прижаться друг к другу, сбиться в стадо, чтобы спастись от врага, и вдруг вспыхнули все разом, как факелы. Животные тоже менялись. Некоторые из них начали чудовищно распухать, заглатывая всех, кто попадал в их поле зрения, Я видел, как свинья-бородавочник ростом с пятиэтажный дом перемалывает зубами сразу двух жирафов, и пятнистые шеи жирафов свисали у свиньи из пасти, мертво мотали рогатыми головами. Пингвины расправили свои широкие крылья, выстроились клином в небе и, курлыкая, отправились домой -в Антарктиду, или на Марс, или в закусочную Макдональдс. Они пытались спастись бегством, но тот, кто шел сюда, вырос огненной башней на горизонте, заграбастал всю стаю огромной когтистой лапой и, не глядя, сунул в рот. Он шел, и от каждого шага его растресканная кожа земли болезненно вздрагивала, морщилась складками, не желая принимать на себя ЭТО. Земля содрогалась в конвульсиях, и гигантские скалы рушились с вершин далеких гор, утонувших в тумане.

Я узнал его. Я еще не мог различить его лицо - только черный силуэт на фоне посеревшего от боли неба. Только рубиновый огонь глаз, сгорающих в нечеловеческой страсти. И большие козлиные рога, растущие вверх, царапающие небо. Рога его оставляли на тучах рваные раны, из которых кровью стекали капли дождя.

– Зачем ты пришел? - тихо спросил я. - Я не звал тебя, Эль Дьябло.

– Ты сам пришел ко мне. - Голос его, против моего ожидания, не оказался грохочущим - он звучал, как шум полночной вьюги, прорывающийся сквозь шели в покрытых инеем окнах, он превращал кровь в лед. - Ты сам сел в мой поезд, тореро. Сел сам и посадил двух своих шлюх. Разве ты не читал мое имя на вывеске? «El Diablo» - написано там. Ты сам пришел ко мне, и значит, я нужен тебе. Нужен так же, как нужен всем вам, людям, любимым детям моим. Дай мне руку, я отведу тебя в страну твоего детства. Ты ведь хочешь попасть туда?

– Мы не твои дети, - сказал я. - И вообще, это звучит банально. При чем тут мое детство? Это дешевый трюк, Дьябло. В детстве моем не было места никаким дьяволам. Если бы ты хотел соблазнить меня сказкой моего детства, ты мог бы притвориться Карлсоном, Чебурашкой или, на худой конец, добрым волшебником. Хотя… В детстве я не доверял волшебникам. Даже добрым.

– Я соблазню всех, - голос его шелестел, как газета, гонимая ветром по асфальту. - Соблазню всех, кто того хочет, а таких большинство. Я найду, как их соблазнить. Я умею это. Я умел это за многие тысячелетия до того, как появились первые люди. Подманю их к себе, усыплю их. А потом сожру их.

– А что будет с теми, что не захочет соблазниться?

– Они умрут тоже, но смерть их будет намного страшнее. Легче умереть в сладком сне, с закрытыми глазами. Гораздо хуже умереть, видя смерть свою в лицо. Видя, как тело твое разрывается крючьями и обнаженное сердце твое вздрагивает в последней невыносимой боли…

Путь наш изменил направление. Рельсы вдруг начали подниматься в воздух безо всякой опоры, и паровозик усердно карабкался по ним вверх. Пыхтение его все меньше напоминало обычное, паровозье, машинное «чух-чух-чух». Это было уже живое сопение, и ворчание, и даже тоскливое завывание голодного животного. Я увидел, как на спине паровоза под гладкой темной кожей перекатываются бугристые мышцы. Лопатки его работали, не зная устали. Он уже не мог больше притворяться машиной - черный паровоз Дьявола. Костлявый таз его вихлялся из стороны в сторону. Длинный толстый хвост, которым он зацепился за мою вагонетку, был покрыт толстыми пластинками чешуи, а между ними росли длинные грязные волосы. Уже не дым, а пар вырывался из его ноздрей - смрадный пар дыхания старого хищного зверя.