Светлана Прокопчик - Русские ушли

Но парень то ли следы плохо замел, то ли решил захапать еще больше — словом, он провел шикарную операцию подмены. Теперь все считают именно его настоящим сыном Железного Кутюрье, а Майкла — самозванцем. Хотя бы потому, что двойник первым догадался обвинить настоящего наследника в подставе. Знал бы Майкл о его существовании да опереди с иском в суд — за рещеткой в кабинке подсудимых оказался бы этот ублюдок. А Майкл набивал бы мозоли на заднице, сидя на деревянном — по традиции — стуле в ложе для «главных потерпевших». Может, рядом с отцом была бы та же блондинка.

Может быть.

Значит, Элла имела виды все-таки на него, думал он по дороге в «Вечное солнце». Замуж хотела за богатенького. И выскочила. Что ж, попутный ветер в попку дует. Тогда, на борту тюремного транспорта, Майкл еще лелеял какие-то надежды, составлял апелляции, мечтал, что рано или поздно двойник проколется — ну не может он знать всех семейных обычаев, неоткуда просто! Анализы крови при известной верткости еще можно купить, но не купишь деда, который самого себя подозревал в подставе и интригах. От дел он давно отошел, но за семьей следил. Все выяснится, и Майкл вернется домой, а потом и на Сигму-Таурус, к любимому делу.

Текло время, обман не раскрывался, Майкл привыкал к тюремной жизни и опускался все быстрее. А потом в какой-то момент посетило его черное озарение: ничего не изменится, и никто не восстановит истину. И свой офис на Сигме-Таурус он тоже не увидит.

Никогда.

Судя по хмурым лицам, ночью бодрствовал весь продол. Высказывать недовольство бригадиром не смели, зло вымешали на Киске. Его демонстративно толкали, наступали на ноги, кто-то заехал локтем в лицо. Пухлые губы Киски дрожали, небритые щеки намокли от слез. Ответить ударом на удар он не мог — затоптали бы, потому ограничивался немым укором во взгляде, а когда попадался на глаза Шанку, то умоляюще складывал ручонки. Шанк, естественно, не обращал на это внимания: ночью он не любовью занимался, как размечтался Киска, а просто брал свое и отрывался по полной программе. Может быть, уверив себя, что кувыркается с симпатичной шлюшкой из тауна.

Майкл тоже не выспался, но явное унижение Киски повышало тонус. Сам не мог сказать, отчего его так радуют невзгоды этого некогда гладенького, а сейчас порядком потасканного типчика. Рыбку ненавидеть недостойно, но Майкл все чаще ловил себя на мысли, что хочет удушить гада собственными руками. Просто так. Потому что противный. Как глист.

За завтраком Шанк подсел к Майклу и профессору. За ним потянулся и Киска, в нарушение всех традиций — рыбки ели в дальнем конце, у дверей, где сквозило и воняло гнилью из рукомоечной. Шанк молча встал и отвесил Киске полноценного пинка. Рыбка вскрикнул и поплелся на отведенное место с видом девственницы, обманутой в лучших чувствах.

— Майк, у тебя нет веревки? — спросил бригадир. Майкл вздрогнул, припомнив, как ночью щупал простыню.

— Или хотя бы кантика?

Прежде чем он отозвался, профессор вытащил из-под куртки свернутую бубликом узкую полоску ткани.

— Только вернуть я не смогу, — предупредил Шанк.

— Я понимаю, — кивнул профессор.

Майкл растерялся. Профессор сохранял отсутствующий вид, аккуратно поддевал вилкой синтетическую лапшу, отправлял ее в рот и равнодушно перетирал остатками зубов. Шанк пялился в миску, не притронувшись к пище. И выражение лица у него было… не ахти.

— Что у тебя? — уточнил Майкл.

— В карты проигрался. Сначала все, что было, потом на жизнь играли. Проиграл. Чтоб отыграться, поставил смерть. Сначала все хорошо, я даже жизнь отыграл, потом… В общем, я должен умереть. Прямо сегодня. Срок до обеда.

Майкл выругался вслух в нарушение неписаных законов. Дерьмо, подумал он, ну зачем я научил этого оболтуса?!

Сам он никогда не воспринимал карты иначе, чем способ убить время. И не ждал от окружающих иного отношения. Азарт, дикие проигрыши, самоубийства — это не для людей его круга. Вся беда в том, что в тюрьме планка сместилась, и он забыл предостеречь Шанка: не увлекайся.

За месяц не научишься играть профессионально, хоть ты тресни. Пусть даже они шлепали картами всякую свободную минуту, пусть даже Шанк оказался поразительно сметливым. Ему не хватало опыта. Майкл поддавался ему, бывало, только чтобы ободрить.

А через месяц Майкла отселили в камеру к профессору, Шанк «прописал» у себя Киску, а сам каждый день на вечерней прогулке бегал в Верхнюю Палату — играть.

— А если я за тебя впрягусь? — предложил Майкл, думая про себя, что уж его-то раздеть почти невозможно — если, конечно, подходить к делу серьезно.

Шанк покачал головой:

— Поздно, Майк. Спасибо, но это не по правилам. Я проиграл и жизнь, и смерть.

— Кому? — спросил профессор.

— Роберту.

— Роберт… Он относительно вменяемый, но от него никогда не знаешь, чего ждать. Майк, в тюрьме свои законы. Там, за пределами этих стен, ты мог бы внести залог, равный ставке, и продолжить игру за него. Здесь не так. Ты мог бы вступить в игру до того, как Шанк заложил свою жизнь, потому что потом он стал собственностью Роберта. Поэтому в Верхней Палате не разрешают замену человека, когда в банке уже есть жизнь. Это считается игрой с новым партнером на определенную ставку. Если бы ты выиграл, Шанк стал бы твоим. Но даже если ты аннулировал бы его обязательства, клеймо раба ты с него уже не снял бы. Но сейчас действительно поздно. Смерть не отыгрывают. Ты можешь только умереть вместо него или заплатить миллиард долларов.

Майкл присвистнул.

— Таковы правила, — сказал Шанк. — Я за свой базар отвечаю. Поставил смерть — значит, надо. Мне бы еще два кантика найти… Один у меня есть, и профессор свой отдал. А то в отстойник придется.

Майкла передернуло. Покосился на профессора: тот отодвинул пустую миску.

— Пожалуй, я на выход, — обронил он. — Шанк, спроси у Лысого Гарри — у него как минимум один кантик был еще на позапрошлой помывке.

— Спасибо, проф.

Шанк ушел, так и не притронувшись к еде. Майкл понял, что ему тоже не хочется есть. Правда, уже через полчаса он горько пожалел об этом.

Можно сказать, им с профессором сегодня повезло с барщиной: сортировочный цех. Здесь было очень тепло, сквозило только у дверей, а сама работа относилась к категории «чистой».

Хуже всего приходилось на срезке. Грибы росли в длиннющих парниках — только грибной парник это совсем не оранжерея. Температура четырнадцать по Цельсию, влажность сто процентов, проветривание исключено, освещение приглушенное. По обе стороны длинного прохода ступеньками поднимаются лотки с грибницей — до самой крыши. А из лотков торчат синюшные, жирные грибы всех размеров. Майкл на срезке побывал три раза и полагал теплицы одной из худших пыток колонии: дышать удушливой вонью быстрорастущих грибов было невозможно.