Мария Симонова - Привычка умирать

К пульту он мне, конечно, тянуться не позволит — значит, приказ должен быть отдан голосом.

Отключить телевизор в кают-компании? Без вызова они все равно не явятся, разбредутся по каютам. Да и Крапива поймет.

Вырубить свет? Он испугается и начнет палить в темноте.

Сирену? Еще скорее начнет палить.

Я напрягал мозги чуть ли не до дыма из ушей, а ситуация тем временем накалялась: Лосев напрасно прикрывал заживающую рану, Гор делал отчаянные попытки затянуть разговор.

Какая из моих голосовых команд будет непонятна постороннему и в то же время сработает наверняка?..

“Пожалуй, только одна”, — решил я и произнес:

— Птица, домой!

Сейчас же на меня уставились недоуменные глаза Крапивы, а вместе с ними, как третий глаз — черное дуло его дезинтегратора.

А затем произошло одно из двух: либо он все-таки выстрелил и разнес меня в мелкие клочья, либо всех нас поглотило безвременье гиперпрыжка.

Очнувшись, я обнаружил, что мучаюсь этим вопросом, однако сам факт моего пробуждения в капитанском кресле говорил о том, что произошло все-таки второе.

Корабль совершил прыжок к одинокой звезде, чьи космические окрестности мы давно уже условились считать своими семейными владениями, а саму ее — нашим Солнцем. Обладая редкостным розоватым оттенком, так пленявшим Жен, звезда эта не имела планет, сама же по себе она никого не интересовала, что и позволило нам без зазрения совести ее присвоить. Так что большую часть времени “Стриж” вращался вокруг собственного солнца, наподобие единственной обжитой планетки. Разве что нам захочется вдруг куда-нибудь для разнообразия “скакнуть” — полюбоваться, например, со стороны на нашу Галактику “а-ля натюрель”, либо махнуть в вечный день ее ядра, под завязку набитого звездами. Но команду: “Птица, домой!” — корабль привык выполнять без каких-либо пояснений и, по-моему, с радостью.

Едва прозрев, я огляделся в аварийной полутьме, завершающей каждый “гипер”, и понял, что главного преимущества, на которое я рассчитывал, посылая корабль в этот прыжок, мы так и не выиграли.

Гор с Лосевым, лежавшие вповалку, где упали, уже пробудились и, тряся головами, перешли в сидячее положение. А настырный сорняк тем временем уже поднимался, уставя на нас свою пушку.

— Так в чем же вы нас обвиняете, Крапива? — моментально сориентировался Гор: надо было втянуть его в разговор, пока он не решил, что пора бы уж ему выстрелить. — Раз вы нас приговорили, то в соответствии с законом потрудитесь объяснить, за что!

— Это беззаконие! Самосуд! Вы не имеете права! — сипло прорезался Грабер и выдал вдруг пробившимся фальцетом: — Их должен судить народ!

На самом деле, если кого-то здесь и требовалось судить, так это самого Грабера за его мафиозную деятельность, не говоря уже о Крапиве, совершающем в данный момент государственное преступление, заключающееся в покушении на жизни вышестоящих лиц, в том числе и на драгоценную жизнь главы государства. Но Грабер очень кстати встрял со своим воззванием: Крапива заколебался.

Я в это время размышлял, скоро ли драбанты сообразят, что незапланированный прыжок, о котором их почему-то не оповестили, означает критическую ситуацию в рубке. Да, кстати, и Жен не может остаться равнодушной к происшествию — она ведь даже не знает о моем возвращении!

— Народ мне не поверит, — сказал наконец Крапива. — Я приговариваю вас сам, во имя него…

— Если вы взяли на себя роль прокурора, судьи и палача, — властно перебил Гор, — то будьте добры сначала предъявить обвинение, как того требует закон!

Я понял, что Гор пытается использовать кодировки опера, связанные с нерушимостью законов: нарушив их, Крапива станет в собственных глазах преступником и умрет вместе с нами уже как преступник, а вовсе не как герой — спаситель человечества, каковым он себя, конечно, сейчас воображает.

Похоже, что старания Гора не пропали даром: Крапива ненадолго задумался, потом сурово заявил:

— Вы — враги государства! Вы обвиняетесь в предательстве!..

Вполне возможно, что он собирался этим и ограничиться. Но, если в его мозгах созрели еще какие-то обвинения, то нам не суждено было согнуться и рухнуть под их тяжестью. Рухнул кое-кто другой, получив удар по съехавшей крыше крупным предметом домашнего интерьера, а именно — напольной вазой. Соответственно, удар получился осколочного характера.

— Какое интересное решение, Жен, — сказал Алекс, подходя к поверженному Крапиве, и, склонившись, принялся осторожно освобождать из его цепких пальцев дезинтегратор.

— Простое и красивое, — невозмутимо согласился Лосев.

— ПИСя работает! — радостно вякнул Грабер.

Надо же, а я ведь совсем про нее забыл; как Гор положил “дипломат” по возвращении в свое кресло, так он тихонечко там и лежал. И благоприятствовал. Не исключено, что именно в результате его влияния мы все о нем ненадолго позабыли, поэтому действовали с максимальной отдачей — то есть сами же и работали на этот режим. Тем и продержались до появления Жен с осколочной “дубиной”. И Крапива, вот ведь штука, тоже забыл! Что и помешало ему придумать более хитрый план, например, использовать оставшийся здесь прибор, также, кстати, нам благоприятствовавший, перенастроив его с Президента на себя.

— Жен, малышка, да ты, кажется, изобрела новое оружие, — ласково произнес я, обнимая жену, оцепеневшую над бесчувственным телом. В моих руках она немного обмякла, подняла лицо, и губы ее дрогнули в улыбке Мне так хотелось их поцеловать, но в это время за ее спиной возник сержант с нескопькими драбантами, немного опоздавшие к финалу. А среди них…

Или я чуть-чуть сдвинулся рассудком в круговерти последних событий, или среди них пребывал не кто иной, как господин наш Вечный Президент собственной персоной. Судя по тому, как подобрался Лосев и как машинально вытянулся Гор, они его тоже увидели и узнали, хотя в Президенте, поспешавшем за драбантами, наблюдались немалые изменения. Самым меньшим из них было то, что вместо обычного строгого костюма его драгоценное тело облегал куцый халат знакомой овощной расцветки. Но это с горем пополам было объяснимо: только что излеченный Президент не имел здесь собственного гардероба, а моим воспользоваться не успел. Одно из изменений, кстати, состояло в том, что теперь он вполне мог бы это сделать — то есть застегнуть на себе мои вещи.

Господин Президент, объявившись на пороге, обратился в первую очередь не к Лосеву и не к Гору, а, как это ни странно, ко мне:

— Ричард Край? Неужели это вы? Так. значит, вы живы? Я рад! — с этими словами он схватил мою руку и сердечно ее потряс.

Я повидал на своем веку немало лицемеров, но наш глава превзошел их всех. Или я должен был предположить, что он действительно доволен невыполнением отданного им Гору приказа о моей ликвидации? Гор тем временем шагнул вперед: