Андрей Сердюк - Дороги Младших Богов

— А чего думать? — пожал плечами Серега. — Нет для нас этой темы.

Тапер забычковал сигару о столешницу и стряхнул пепел с ладони на пол. Сказал, вставая:

— Я могу так устроить, что эта тема для вас возникнет.

— Угрожаете? — поинтересовался Серега.

— Ну что вы, — обиделся Тапер, — просто рекламирую свои возможности. Вы подумайте. Время еще терпит. Пока к Оракулу, пока то, пока се.

Серега промолчал, и Тапер кивнул охранникам.

Один подошел к столу, хлопнул крышкой чемодана до щелчка и пристегнул наручниками к руке. Гошка проводил несгораемое портмоне тоскливым взглядом.

А второй выскочил отработать выход. Вернулся скоро, сказал: «Всё чисто, шеф», и они, не попрощавшись, вышли.

Через минуту взревели десятка три мощных автомобильных двигателей. Рев слился в один протяжный гул. Показалось, что пошел предстартовый продув в ракете. Но звук стал тут же затихать и довольно быстро сошел на нет.

— Кто это был? — спросил я у Сереги.

— Бригада, — ответил он.

— Чего хотели? Код?

— Чего же боле?

— А где Топорок? Где его придурки?

— Эти их развели на раз и слили. Мы им нужны. Пока… Будут охранять, как родных.

— А потом зажарят.

— А потом — увидим. А ты — герой. Они на взрыв поторопились. У нас уже с патронами подсос пошел. Объявляю благодарность от лица Высших Сил!

— Служу делу прозрения Абсолюта!

И тут на меня свалилась одна непонятка. Я решил ее для себя разъяснить, для чего и спросил у Железного Дорожника, который уже положил на освободившийся стол лист стекла.

— Скажите, товарищ, а почему эти вот, — я кивнул на дверь, — не могут код выбить из вас, из его хранителей?

Дорожник сначала пощупал большим пальцем алмазное колесико в резаке, а потом глянул на меня с прищуром и ответил:

— Никак достать не могут: Пастух, тот в небе, Оракул — под землей, а я… А я — в домике.

И показал он, что это значит, построив над головою крышу из ладоней.

Потом я решил поспать, подумал, что заслужил поспать, и решил. Сначала заснуть не удавалось — мозг получил изрядно впечатлений и перекручивал их. Как мясорубка — в фарш.

И сквозь дрему я слышал, как Серега связывался по рации. Типа: по пункту два — ноль сорок четыре. Потом всякие такие разговоры пошли. Дорожник расспрашивал у парней, какого роду мы и племени да из каких краев сподобились. Еще интересовался, кто мы будем по профессии. Меня это особенно умилило. Я даже улыбнулся внутренне. Разве у мэнов нашего поколения можно такое спрашивать? Поехал с утра на трамвайчике повкалывать грузчиком на Сортировочную, а вечером вернулся на собственной «ауди» председателем совета директоров АО «Крэкс-Пэкс-Фэкс». Или наоборот: вышел из дому региональным представителем эксклюзивного дилера, а вернулся рядовым стрелком вневедомственной охраны. У нас же это сплошь и рядом. У нас это запросто. И кто мы есть после этого по профессии? У мэнов нашего поколения поколение и есть профессия. Ага?

Потом он еще чего-то типа того выспрашивал. Потом разговор зашел за керосин. Без которого Дорожник по нашей милости остался. Вот эта тема мне показалась совсем уж скучной.

И я уснул.

А потом был рассвет: забрезжило в обновленном окне прогорклое безобразие, в пять минут свершилось сущее кровосмешение, и огласило себя — не криком, всхлипом — склизкое утро — скорое дитя инцеста.

И меня растолкали.

Когда-то очень давно, перепив самопального йогурта, я сочинил такое вот хайку (если вообще-то бывают русские хайку):

Солнце заходит,

а взойдет ли — конечно,

уверен глупец.

Лично я в положительном ответе на этот вопрос никогда уверен не был. Мало ли. Кто я, собственно, такой, чтобы уверенным быть? Никто. Пылинка. Ветошка. Похожее на Буратино чернильное пятнышко.

Но допускал вероятность, и даже очень допускал, что есть на белом свете и тот, кто уверен. И думал: флаг ему в руки и в спину ветер. Норд-ост-вест-зюйд.

Но вообще-то я хотел бы спросить у того, уверенного, — пока его ветром не унесло, — где, на каких скрижалях, высечено, что заходящее солнце всенепременно должно взойти? На каких? Ну, вот допустим, я умер бы ночью во сне, и что — оно взошло бы? Но для чего ему вставать, если меня уже нет? Какой реальный смысл? Думаю, без меня не было бы ему никакого резона дергаться. Обломилось бы.

И никто не сможет убедить меня в обратном. Умозаключениями не доказать. А эксперимент не проведешь.

Вернее, проведешь, конечно, но тогда уже мне его результат будет глубоко безразличен.

Тот, который уверен, может сказать: ну и пусть бы ты умер, но я-то не умер. Для меня и встанет Солнце.

Но это он про свое Солнце.

А я имел в виду свое.

Вообще-то на эту тему можно спорить до прободения язвы и воспаления аппендикса. Поубивать можно друг друга в споре на эту тему. И вовсе тогда ни одно Солнце не взойдет.

Правда, всё равно потом на нашу братскую могилу придет маленький мальчик и скажет, что зря мы так. И объяснит этот умненький мальчик, что Солнце не встает и не садится — это Земля вращается вокруг Солнца, а никак не наоборот.

Он умненький.

Мальчик этот.

Это он заставляет всё во Вселенной вращаться по предписанным константам. Сидит с ключиком в голове у Адепта и, когда надо, заводит часовой механизм.

Вот.

Ну не знаю. Теперь, после того как мы на Полигон попали, я вообще не уверен, что когда-нибудь раньше рассветы видел. Может, не видел, может, я их просто помню. Как тот парень, который проникновенно пел когда-то: «То, что было не со мной, помню». Не забыли еще? Скорее всего, так.

Но, впрочем, как бы то ни было, а рассвет случился. И пусть я в него не верил, зато верил в нашу миссию.

Уже верил.

Вышел за дверь и проорал про это картонному небу, насмерть испугав Серегу с Гошкой. Жизнеутверждающе эдак: к черту всё, так надо! Опыт в тридцать девять — потери как награды. Были вчера молоды, а сегодня трезвы. Мы еще в пути. Тем и интересны.

Поздоровался таким вот образом я с новым днем-оборотнем, и мы взяли прежний курс — на сто три градуса от синей латинской буквы Эн.

Теперь идти стало намного легче — не нужно было ветры ловить в стеклянный парус. Освободились мы от необходимости шагать распятыми. Гошка на радостях подобрал где-то пластиковую канистру из-под автомобильного масла, и мы пинали ее часа два. Никто нас не видел, и нам не было стыдно за подобное пацанство. Потом Серега запулил канистру куда-то подальше, сказал, мол, хватит, нужно экономить силы. Гошка не преминул поинтересоваться на тот предмет, что, может быть, теперь ему и дышать нужно через раз. Серега объяснил подробно, как и каким местом ему дышать. И пошла у них перепалка. Мне в ней места не было. И я стал думать. И слава богу. Я люблю думать, мне нравится, когда у меня в голове роятся пусть не очень умные, путаные, но всё же мысли. Это отличает меня от енота, дятла, лягушки и поклонника Филиппа Киркорова.