Илья СТАЛЬНОВ - УДАР ИГЛЫ

– Как нашел свой конец Хаункас никому не ведомо. И, судя по тому, что прошла уже сотня лет, вряд ли станет когда-нибудь известно. Ваш пример неудачен… Я не восстаю против Мудрых. Я восстаю против неверного понимания.

– Я же говорю – вы отважны, отчаянны и… невежественны. Вы не понимаете, что творите, барон. В последний раз спрашиваю я вас: вы подчинитесь?

– Нет!

Больше ничего интересного я не услышал. Тайное сборище людей, чьи взгляды и поступки так и остались непонятны моему разумению, закончилось. Они удалились. Переждав немного, я перекрестился, мысленно прочитал молитву Господу нашему Иисусу Христу за то, что он уберег меня, и отправился восвояси…"

Резкий телефонный звонок вернул меня в суровую действительность.

– Выезжаю, – сказал я.

Следующий день порадовал меня телеграммой из Главного управления уголовного розыска МВД России: «Принять все меры… дело на контроле… будет оказана помощь». Ну, спасибо. Московские журналисты, падкие на мертвечину, прознали о случившемся. В «Вестях» прошла информация о трагедии, диктор выдала какой-то обличающий текст о потере нравственных ориентиров в обществе. С утра в пресс-группу управления названивали корреспонденты центральных газет. Наиболее настырные каким-то образом узнали мой телефон, и я голосом робота-автоответчика, несмотря на просьбы, посулы, угрозы жалоб на самые верха и намеки на обширные связи, отсылал их в пресс-службу. Еще и не то будет. Единственно успокаивало, что дело раскрыто, убийца под охраной, так что шторм вскоре затихнет. И можно будет спокойно работать, не гнать лошадей и, щелкая каблуками, не протирать ковры в начальственных кабинетах. Время есть. Правда, если верить убийце монаха, времени у меня осталось немного… Смешно!

Утром на оперативном совещании я оторвал нескольких сотрудников от текущих забот по нераскрытым преступлениям и по лакировке квартальной отчетности и бросил на поиски жилища бомжа-убийцы. Он мог проживать где угодно – в заброшенном подвале, в канализационном люке, в отогнанном на запасной путь железнодорожном вагоне. Бомжи – народ непритязательный, приспособляемость у них просто потрясающая, они могут жить в таких условиях, в которых в два дня загнулся бы любой отличник модных ныне школ выживания. Надо перерыть весь город. Соответствующие поручения уже даны в райотделы, доведены до сотрудников. Где-то этот бродяга должен был засветиться, попасться на глаза милиции или гражданам из вымирающей ныне породы активистов-общественников.

Я предупредил, что мы работаем в пожарном порядке и в самом жестком варианте. Поэтому мои парни без всякого стеснения цепляли на улице бродяг, нищих с плакатами типа: «Помогите, люди добрые, беженцу из Чечни» или с гармошками и балалайками, а также цыган, алкашей, находящихся не в ладах с законом завсегдатаев пивнушек. Всех их «брали крепко за жабры», обещая отправить в спецприемник, запереть в следственный изолятор или в психбольницу, где, кстати, многим и было место. Истеричные вопли, ругань, вырывающиеся из глоток задержанных, изъятые краденые сумки и кошельки, несколько ложных наводок, которые были тут же отработаны – вот и весь результат почти за день работы. К вечеру в управление привели престарелого одноногого бомжа Васю-антикитайца. Тот косил под жертву китайской агрессии и работал в переходе недалеко от здания городской администрации, прицепив на грудь плакат: «Подайте инвалиду, которому оторвало ногу при защите Родины от китайских агрессоров на полуострове Даманский». Люди, завидев такой призыв, немного обалдевали, в сознании многих Даманский, Халхин-Гол и Шипка были событиями, близкими по времени. Как ни странно, подавали на такую затравку гораздо больше, чем «жертвам» пожаров, наводнений и межнациональных конфликтов. Жил Вася в вагончике на кладбище, расплачиваясь с могильщиками помощью в рытье могил.

Глядя на фотографию убийцы, Вася-антикитаец вспомнил:

– Точно – он. Пытался около собора работать, но недолго. Потом я его в Чумазовке видел. Он из лачуги какой-то выходил. Точно, товарищ начальник, он. Рожа приметная. У нашего брата редко такие рожи бывают.

– Покажешь лачугу?

– А чего не показать? Покажу, хоть ментам и несподручно помогать – семь раз ведь крестили. Но Я' зла не держу. Вася не злопамятный. Вася к людям со всей душой. Вася…

– Потом про Васю доскажешь. Поехали, – сказал я.

В желтом милицейском «уазике» (в народе их прозвали «канареечками») Вася-антикитаец расположился на переднем сиденье. Пришлось открыть все окна, иначе газовая атака доконала бы нас всех. Брезгливый Володька сразу закашлялся и начал хватать ртом воздух, высунувшись из окошка. Да, придется «канареечку» дезинфицировать.

Чумазовкой горожане именовали район частного сектора на юго-западной окраине. В последнее время здесь на фоне дряхлых одноэтажных домишек взметнулось вверх несколько дворцов, эдакие сиротские хижины для лиц, недоедавших с детства – это строились городские бизнесмены, наша краса и гордость, крупных воровских дел мастера.

– Вот та лачуга. – Вася указал на одноэтажный домик с резными наличниками и заколоченными ставнями.

Я вышел из машины. Небо хмурилось. Погода продолжала портиться: ветер крепчал, веяло совсем не летним, не июньским холодом, так что мне даже пришлось застегнуть кожаную куртку на «молнию». Я огляделся и вздрогнул. Неподалеку от меня смерчик кружил прошлогодние листья. На миг мне почудилось, что я узнал его. Что это тот же самый смерчик, который я уже видел несколько раз. Стоп, так можно далеко зайти. Скоро с телеграфными столбами о погоде беседовать начну. С Алей, патологоанатомом и бродягой-убийцей пообщаешься – еще и не такие мысли в голову полезут.

Соседи-пенсионеры с готовностью поведали, что хозяин дома известен как человек странный, но безобидный. Приехал он сюда то ли из Москвы, то ли из Питера лет пять назад.

С недельку, как укатил в неизвестном направлении, оставив дом на своего подозрительного приятеля, в котором можно было без труда опознать бомжа Яна Георгиевича Бунакова.

Пригласив понятых, мы взломали хлипкий замок и проникли в дом. Кухонька с керосинкой, три небольшие комнатки, мебели почти никакой, только продавленный диван, несколько стульев, две полки с книгами, кипа брошюр и старых журналов, сваленные в углу. Одна комната оказалась вообще пустой, не считая дырявого матраса на полу с подушкой без наволочки, скрученной солдатской шинели и небольшого узелка из холщовой ткани.

– Гостинчик бабушке от Красной Шапочки, – сказал Володька, развязывая узелок.

В нем была старинная книга с диаграммами, чернильной писаниной, по-моему, на латинском, а еще – старый будильник, портмоне, несколько ракушек замысловатой формы, являвшихся ранее звеньями ожерелья. Подобные ракушки я видел раньше, так же как и нож со скарабеем на ручке. Я взял нож, потом подбросил на ладони ракушку.