Игорь Чубаха - Цепные псы пантеонов

— И вопрос, какому пантеону супербомба будет принадлежать, решается здесь и сейчас? — профессионально проворно перешел на более короткие реплики убеленный-умудренный сединами лис-оборотень.

На угрозы запытать до смерти и впредь мытарить душу ботаника в котле под серным соусом до Армагеддона Гребаха Чучин, все это время свирепо изгибая брови, потратил минут десять. Антон оставался непреклонен, типа, смерть ему не страшна, нет никаких гарантий, что душа Петрова после смерти достанется «Эдде», а не какому другому пантеону, например, волхвам, ведь зачем зря пугать, это роняет мое к вам, мастер, безумное уважение, это фактически их вотчина, и, кстати, у вашего покорного ботаника слабое сердце, так что длительные пытки здесь не лучший метод.

В слабое сердце командарм «Старшей Эдды» верил не шибко. Но... С вотчиной волхвов подлец угадал.

— Ладно, жалкий смертный, — решил пойти на уступки ост-кайзер. — Мне нужен этот яд, клянусь неиссякающим молоком козы Хейдрун и мясом козлов Тора [21]. Твои условия?

Весь прочувствованный полчаса назад мандраж остался там, вместе с тем Петровым, который разуверился. Сиюминутный Андрей Петров закусил удила и нес по кочкам тех, кто пытался его запрячь. Все-таки он убежит от инферн- и прочих жадных на человеческий подсобный материал легионов. У других не получилось, но Антону удастся:

— Во-первых, — если бы руки Антона не были по-прежнему прикованными, он бы нагло принялся загибать пальцы, — свобода. Я, известное дело, не претендую на неограниченную свободу, пусть будет такая, как у вашего злобного докторишки. Шикарная лаборатория для работы — само собой. Во-вторых, я ценю свой труд и, кроме возвращения оборот-браслета, требую кругленькую сумму в твердой валюте. Размеры я обдумаю до завтра. И главное — в-третьих. Прежде чем я изготовлю для ваших нужд баррель яда, я хочу поэкспериментировать с микроскопическими порциями проб, есть у меня надежда, что этот яд в малых дозах может выступить лекарством, возвращающим к жизни. Наверное, вы прекрасно осведомлены о моем прошлом, наверное, в курсе, что была на этом свете такая девушка Настя в черно-желтом платье...

«Ты не договорил, что, как только оживишь свою кралю, моментально попытаешься нарисовать ноги», — додумал двухмерный мастер магии. Не выдать ликование Гребахе стоило очень дорого, удача сама стремилась навстречу. Дольше минуты Чучин корчил рожу на тему, что условия ему очень не нравятся, но деваться некуда.

— Ладно, жалкий смертный, — устал кривляться ост-кайзер. — Если твой яд действительно окажется тем, что ему пророчат, я соглашусь на твои претензии. Но знай, твоему смирению я не верю, вижу тебя насквозь, ты и сейчас надеешься улизнуть. Так что проведи наступающий день прикованным к креслу. Как минимум, вылечишься от лишней дерзости. — Вторую часть монолога командарм произносил для отвлекающего форсу, пусть угодник считает, что его карта легла сверху.

— А слабое сердце? За три часа в жутко неудобной позе меня сто раз кондрашка хватит.

— У встречавшихся на твоей дорожке профессионалов «Ред Ойла» сердца оказывались слабее, — последний раз нахмурил брови Гребаха Чучин, и его портрет маслом мертвенно застыл с этим выражением.

Нет, все-таки довелось Антону Петрову еще раз свидеться со знакомыми товарищами в сером. Парочка вошла, сняла со стены картину и отрешенно почапала восвояси. Левый на пороге нашарил выключатель, и лабораторию поглотил мрак. Потом Антон услышал звук запираемого замка и вспомнил, что не потрудился выторговать себе пусть не одежду, но хотя бы какой-нибудь зачуханный плед.

— Я не понял, агент Процессор, яд приготавливается из лепестков черной розы или черного тюльпана?

— Какая разница, высокородный господин Шу? Разве это главное?

— Согласен и вынужден изменить свой приказ. Отныне вы, агент Процессор, должны приложить все силы без остатка, чтобы образец яда для последующего изучения отправился с нашей делегацией в обратный путь. Точно так же, как когда-то из Китая похитили личинок шелкопряда. Если при этом придется пойти на разлегендирование, я вам разрешаю пойти на разлегендирование. Если придется погибнуть, я вам приказываю погибнуть. Ваше подлинное имя никогда не забудут ни в Пекине, ни на горе Сычуань, ни в Небесных Чертогах бессмертных даосов.

Добросовестно оттаптывавший в мазурке ноги мумии старый полковник краем уха слизал обрывок фразы. Все очень безобидно: «Я вам приказываю...» Это легко вписывалось в восточную манеру ухаживания. Это вообще могло иметь отношение не к «танцуемой» барышне, а, например, к непослушным ногам выпившего гостя, типа, он спускает вниз по вертикали соответствующее заклинание, чтоб конечности не очень-то заплетались. По большому счету Джи-Джи был далеко не уверен, что расслышал эти три слова правильно, но ни на йоту не сомневался, что даже дешевые подозрения следует доложить куда надо.

Это было еще неудобней, чем колесить в трехнедельном турне по Европе на автобусе. Задницу ломило, будто она обросла кариесными зубами, хребет тоже посылал угрюмые сигналы, дескать, такой Бухенвальд добром не кончится. Тем не менее, прежние тревоги сыграли на руку, и даже поселившиеся в подушечках пальцев злогрызучие сколопендры казались пустяком по сравнению с пережитым. И еще невольно радовало так и покинутого в последней стадии стриптиза Петрова, что температура в камере, будем надеяться, временного содержания сохранялась на приемлемом уровне.

Он уже начал засыпать (а куда деться?), когда услышал едва различимые звуки. Конечно, Антон их тотчас же узнал. В период сладких отношений с Настей ему приходилось слышать эти звуки с завидной регулярностью, и для него они всегда оставались самыми волнующими на свете. Звуки представляли собою железный скрежет, когда металл едва слышно трется о металл, и их производил, их всегда производил тот, кто очень медленно, очень осторожно поворачивал ключ в замке двери снаружи.

Петров плавно очнулся ото сна, однако даже не попытался шевельнуться, а просто открыл глаза и стал слепо таращиться в сторону двери. Ему так хотелось, чтобы портьеры были хотя бы немного раздвинуты, и тоненький луч света помог разглядеть очертания фигуры, которая должна вот-вот войти. Однако в зале было темно, как в застенке, поскольку сейчас это была не операционная-лаборатория-избушка на курьих ножках, а камера одиночного содержания для непокорного изобретателя.