Бертрам Чандлер - Встречи в затерянном мире

Я огляделся, увидел, что Алан уже в седле и что барон, демонстрируя удивительную учтивость, помогает Веронике забраться на «коня». Она подоткнула свое сари между бедер, позволив полюбоваться своими великолепными ногами. «Алан — идиот, — подумал я. — Ей нельзя было идти с нами».

Наконец, барон вскочил в седло, и кавалькада резвой рысью понеслась к городской стене. Рысью? Думаю, это стоит назвать именно так, хотя аллюр этих тварей мало напоминал рысь. Они не скакали — они скользили по земле, как змеи, их длинные тела изгибались, повторяя все детали рельефа.

К счастью, прогулка не слишком затянулась. Еще немного — и у меня началась бы морская болезнь.

И все-таки… Мы ехали так долго, что солнце успело скрыться за горной цепью, так долго, что на укрепленных стенах уже начали зажигать огни — тонкие струи природного газа трепетали среди зубцов, точно вымпелы. Именно эти огни мы видели с орбиты. Впереди, на фоне темнеющего неба, маячил полуразрушенный остов башни, угольно черный, с редкими прямоугольниками желтого света. Эти огненные мазки — окна — придавали башне еще более мрачный и угрожающий вид.

Порой я готов ненавидеть свой корабль — он представляется мне тюрьмой, тесной, со спертым воздухом, отдающим сталью… Но в тот момент я отдал бы что угодно, только бы снова оказаться на борту. И запах разложения, которым пахнуло из открытых ворот города, лишь укрепил меня в этом желании.

Мы ехали по узким, продуваемым ветром улицам, вверх по склону холма. Впереди — полдюжины вооруженных молодцов, затем барон, затем Кемп, затем Вероника и я. Остальные пираты беспорядочной толпой следовали за нами. По этому узкому проулку, где не могли бы разъехаться двое всадников, невозможно было двигаться сколько-нибудь упорядоченно.

Если бы эту прогулку пришлось совершить пешком, я бы, наверно, умер. Мы ощутили адский смрад открытых сточных канав, едва приблизились к городским воротам. Оказалось, что вонь исходила от самих улиц. Наши кони топтались по всем видам отбросов и гниющего мусора. Конечно, они не были самыми чистоплотными животными на свете; теперь мы поняли, что у них есть все основания быть таковыми. Но что простительно для коней, то непростительно для всадников.

Мы ехали по улице — вернее, по отвратительному проходу между домами, освещенному дрожащим светом коптящих газовых светильников. Люди, стоящие в дверных проемах, пялились на нас. В них было что-то недоброе и отталкивающее — в этих мужчинах и женщинах, оборванных, нечесаных, чумазых. Они взирали на нас почти с вожделением. Похоже, наш вид пробуждал в них родовую память — о похищениях, разбоях и грабежах. А Вероника казалась им настоящей принцессой из старых легенд — принцессой сказочно богатого королевства, готового заплатить за нее любой выкуп.

Наконец мы добрались до внутренней стены — мрачного сооружения из грубого камня, в который были вбиты тяжелые, обитые железом ворота. Массивные створы, качаясь и скрипя, отворились, открывая нашим взглядам внутренний двор, ярко освещенный дюжиной настоящих газовых рожков, и стражу, которая стояла там с оружием наготове. Я ожидал увидеть шпаги, луки и копья, но у этих люди было огнестрельное оружие — старинные винтовки. Это было весьма устрашающее зрелище.

Барон Блиг спешился, бросил поводья коня одному из своих людей. Не глядя на Алана и меня, он подошел к Веронике и поднял ее с седла. Он уделил этому чуть больше времени, чем необходимо, причем его чумазая лапища игриво скользнула по ее бедру. Я покосился на Алана, но его лицо не выражало никаких эмоций. Он выбрался из седла и, пошатываясь, побрел по вымощенному булыжником двору.

Барон с заметной неохотой отпустил Веронику.

— Приехали, шкипер, — рявкнул он. — Смотри, может быть, там у вас правила гостеприимства давно забыты, а мы уважаем старинный обычай. А теперь идем со мной — вы все. Пропустим по кружечке-другой.

Мы последовали за ним наверх, по бесконечным переходам. В башне было холодно, повсюду гуляли сквозняки, а лестницы, по которым мы шли, не подметали с тех самых пор, как замок был построен. Кучи пыли лежали в углах, с балок спускались грязные нити — видимо, остатки паутины или чего-то подобного.

Потом, по спиральной лестнице, мы поднялись в комнату — помещение в форме усеченного круга. В огромном открытом камине напротив единственной прямой стены уныло тлели обугленные головешки, над ними клубились завитки едкого дыма. Помещение было освещено газовыми рожками — копоти от них было ненамного меньше, чем от факелов. Еще там находился грубо сработанный стол и скамейка, а во главе стола возвышалось кресло. Сквозь узкие окна, из которых открывался вид на город, можно было разглядеть огни нашего корабля.

Блиг расстегнул пряжки на своем панцире. Доспехи с грохотом упали на каменный пол, и он отпихнул их ногой. В металлической скорлупе он казался могучим и представительным; теперь он неожиданно ссутулился, объемистое пузо нависло над роскошным поясом. Барон рухнул в свое кресло, что-то проворчал, дотянулся до изодранной веревки, которая свисала с потолка, и несколько раз дернул за нее. Где-то в глубине башни слабо звякнул колокольчик. Блиг еще дважды дергал веревку. Наконец в комнату, подволакивая ноги, вошла женщина. Кажется, она была не очень старой. На ее лице, недовольно нахмуренном, почти не было морщин, но выглядела она просто ужасно. Грязное платье — видимо, единственное, какое у нее была — полностью скрывало очертания фигуры. Волосы походили на паклю и, казалось, никогда не знали ни щетки, ни гребня. Она зевнула, отвернувшись от нас, особенно от Вероники, но я заметил обломанные пенышки зубов у нее во рту. Затем она удостоила вниманием своего хозяина.

— Ну што вам, г-сподин?

— Еду — если эта ленивая сука кухарка ее уже приготовила. Пшла.

— Иду, — отозвалась она и неуклюже поплелась прочь.

— Вот и славно, — сказал барон, обращаясь к нам. — Потешите брюхо настоящей едой. Небось, надоела жратва из банок?

Некоторое время спустя «настоящая еда» появилась. Ее принесли две женщины — та, что приходила, и другая, постарше и еще более чумазая. Это было мясо, покрытое застывшим жиром, на огромном серебряном блюде, видимо, сто лет не чищенном. Нам подали тарелки и стаканы, побитые и грязные. На своей тарелке я заметил монограмму «МТК» — Межзвездный Транспортный Комитет — а на засаленном хрустальном кубке (когда-то прозрачном), в который мне налили эль — гравировку в виде короны и ракеты, эмблемы Королевской Почты Уэйверли.

— Налетайте! — рявкнул наш любезный хозяин и первый последовал собственному призыву.

Я хлебнул эля. Помнится, как-то мне довелось проводить отпуск на Земле, в Новой Зеландии. Тогда я пришел к выводу, что худшее пиво в Галактике варят в Энзеддере — его вдобавок и подают теплым. Теперь я был готов признать, что был неправ. Жаркое тоже напомнило мне Новую Зеландию — а именно мясо буревестника, которое почему-то считается деликатесом. Мне хватило одного раза. Нет… Скорее это кушанье напоминало копченую ногу старой овцы, судя по запаху — протухшую. Мясо имело ту же температуру, что и пиво, а тарелка, на которую гостеприимный барон положил мне ломоть этого яства, была холодной, как камень.