Николай Буянов - Опрокинутый купол

– Что еще? – устало спросил я.

– Подожди. Я должен тебе кое-что показать. Где ты оставил машину?

– На стоянке перед воротами.

– А что не на территории?

– Ваш цербер за шлагбаум не пустил. Возле соседнего павильона я заметил роскошный серебристый «Ситроен» господина Карантая. Знамо дело, перед ним в отличие от меня, сирого, шлагбаум гостеприимно подняли, позволив проехать куда ему хочется. Сторож в синей фуражке, поди, и честь отдал… Это во мне шипела, как яйца на сковородке, моя пролетарская сущность.

Я открыл переднюю дверцу «жигуленка». Глеб легонько отстранил меня, чуточку покопался и откинул коврик с водительского сиденья. Коврик был новый – я, сыщик хренов, заметил это только сейчас. В спинке кресла, сбоку, совсем рядом с подголовником, зияла уродливая круглая дырка около трех сантиметров в диаметре, и из нее торчал кусок поролона.

– Сюда попала стрела из арбалета, – тихо пояснил Глеб и положил что-то мне на ладонь. – Древко сломалось, а наконечник я вытащил плоскогубцами.

Длиной он был чуть больше среднего пальца. Тускло блестевший, не новый, но и не старый, с некоторыми неровностями ручной ковки. Я неуверенно потер его ладонью, и он заискрился сильнее. Мы с братцем обменялись тяжелыми взглядами.

Наконечник был сделан из серебра.

Интересно, способно ли серебро (к примеру, серебряный кинжал или наконечник стрелы… или просто горсть серебряных монет) его убить? Или надобен осиновый кол под сердце?

Глядя на собеседника, князь Олег вдруг понял, что думает об, этом всерьез. Ибо не знал, к каким силам тот принадлежит. Точно, что не к божественным, – да как Господь мог допустить этакую нечисть на землю? И как Он допустил меня самого?

Гриша Соболек мирно почивал, постелив себе по обыкновению прямо на полу, возле дверей в княжеские покои. Рядом – только протяни руку – лежали и самострел, и меч… Гриша не проснулся, и низкая дверь в горницу не скрипнула, а маленького роста бородатый человечек со сморщенным лицом по-хозяйски уселся за стол, подвинув к себе лампаду, чтобы читалось лучше, пробежал глазами письмо князя и улыбнулся. Улыбка у него была хорошая: добрая и открытая.

– Толково, – оценил он. – Вроде бы за объединение земель радеешь, даже готов Юрию Всеволодовичу уступить главенство над всем войском (он уж своего не упустит!), а на деле… Думаешь, он поверит в то, что за его спиной новгородский князь ведет переговоры с Батыем? А ведь поверит. Его жизнь научила верить всему плохому. Ты молодец.

Его звали Малх. Впервые он появился на Белоозере прошлой зимой, и случилось это прямо посреди санной дороги, что пролегала по руслу замерзшей реки. Олег Йаландович, развлечения ради пустивший свою любимицу Луну в галоп, оторвался от двух сопровождающих и скакал по белому полю в одиночестве, опьяненный ветром, легким морозцем и свободою – статный, красивый, в алом плаще, развевающемся за спиной…

Старик появился на дороге неожиданно, будто вынырнул из полыньи. Встал, опираясь на посох, посмотрел Олегу в глаза. Тот едва успел натянуть повод и грозно спросил:

– Жить надоело, смерд? Кто таков?

И услышал в ответ:

– Здрав будь, княже. Не гневайся, поговорить надо. Сошел бы ты с коня, а то мне, старому, трудновато башку задирать.

Олег едва не задохнулся.

– Да как ты смеешь…

«Зарубить не зарублю (хоть старый сморчок и заслуживает), но уж кнутом отстегаю», – решил он и протянул руку… Пальцы в рукавице словно свело судорогой. Лошадь встала как вкопанная, ни назад, ни вперед, только глаза косят и пар валит из ноздрей. Олег оглянулся через плечо. Русло в этих местах было прямое, точно рукотворное, левый берег круто поднимался вверх, и чуть подальше впереди, на голой возвышенности, стояла крепость Селижар – туда князь и держал путь. Воевода Желоб, поди, уже встречает перед воротами, а Гришка Соболек – взобравшись на въездную башню, оттуда скорее заметишь.

Сзади не было никого – ни телохранителей, ни даже конного и санного следа, раз проложенного еще в начале зимы, как только лед на реке стал. Впереди стелился странный белесый туман – легкий, невесомый, но за ним исчез вдруг и каменистый заснеженный холм, и кременец… Они были вдвоем. Олег медленно отнял руку от кнутовища (пальцы тут же вновь сделались послушными) и сошел на землю.

– Ты колдун? – глухо спросил он.

– Упаси боже! – старец истово перекрестился. – Просто повстречал тебя. Теперь спросить хочу кое о чем. А кое-что занятное могу и сам рассказать.

– Как тебя звать?

– Зови Малхом, – добродушно ответил старичок. Впрочем, он лишь с первого взгляда казался таким уж древним. А одеть по-другому, постричь бороденку, убрать явно нарочитую сутулость… Олег попытался прикинуть, которую зиму живет на свете его новый знакомый. Получилось из рук вон плохо.

– Я слушаю, – хрипло сказал он. – Только не воображай, что напугал меня. Кишка тонка.

Малх поковырял снег длинным посохом, пожевал сухими губами и тихо проговорил:

– Вот, значит, каков ты, сын Йаланда Вепря…

– Ты знал моего отца?

– Да. И еще я знал когда-то твоего сводного брата, унязора Пуркаса, – того, что погиб от руки князя Василия.

– Василий Константинович тоже давно в земле, – холодно отозвался Олег. – А Пуркас… Какой он мне брат? У нас разные отцы. Если это все, то сгинь, пока я не осерчал.

– Я еще хотел напомнить, что открыл тебе отец перед смертью, когда лежал в хибарке Патраша Мокроступа, в Серовом займище.

Губы Олега побелели. С трудом преодолевая нахлынувшую слабость, он шагнул вперед, и правая рука против воли стиснула черен длинного прямого меча.

– Хочешь меня убить? – улыбнулся Малх.

Йаланд Вепрь лежал в грязной постели под ворохом бараньих шкур – заострившееся лицо, темные круги под безумными глазами, широкая несвежая повязка с бурыми пятнами крови поперек груди… Жизнь вытекала из некогда могучего тела по капле, тягуче и медленно. У пятнадцатилетнего Ольгеса (кто бы в тот момент угадал в нем княжеского сына?) нет-нет, да мелькала мысль оборвать жизнь отца сразу, одним движением руки (длинный нож в берестяном чехле за пазухой). Насколько это было бы милосерднее! Иногда ему казалось, что взгляд умирающего молил о том же. Бескровные губы шептали… Нет, они не просили о смерти. Ольгес наклонился, морщась от тошнотворных запахов. Йаланд пытался что-то сказать.

– Молчите, отец, – проговорил юноша. – Вам нужно беречь силы.

Но тот продолжал что-то едва различимо нашептывать, вцепившись посиневшими пальцами в руку сына. И Ольгес волей-неволей начал вслушиваться…

Их цивилизация почти не оставила следов на этой Земле. Иногда, крайне редко, какой-нибудь археолог или искатель кладов натыкался волей случая на свидетельства Их пребывания здесь, но равнодушно проходил мимо, так и не распознав ценности находки. Они не строили городов (в нашем понимании этого слова) и не оставили после себя ни письменных документов, ни произведений искусства (у Них не возникло искусства в том значении, которое понятно нам).