Николай Буянов - Опрокинутый купол

Сразу после свадьбы Йаланд Вепрь, вняв отцовскому совету, увез жену в свой илем. Илем представлял собой укрепленный поселок посреди леса: ров с водой, ряд деревянных надолбов, насыпь, а на насыпи – частокол с двумя башенками, защищавшими ворота. Внутри частокола располагались высокий княжеский терем, амбары, сараи, конюшни, дружинная изба, а сразу за частоколом – дремучие чащобы. Хлеба тогда сеяли мало, больше жили охотой и рыбным промыслом. Онега была богата рыбой, а уж зверья в лесу всегда водилось видимо-невидимо… Живи – не хочу. Однако счастье молодых было недолгим. Не успели прийти осенние холода, как под стенами крепости встала дружина новгородского князя…

Мстислав рассматривал мерянский городок с небольшого лесистого пригорка. На правом склоне, где он находился, была маленькая прошлепина, будто плешь на голове великана. Настроение у князя было совсем не радужное. И дело было не в том, что твердь была неплохо защищена – там, за частоколом, остались лишь бабы, старики и ребятишки, сбежавшиеся с окрестных поселений (все мужчины под предводительством обоих князей – старого и молодого – стояли в распадке меж двух холмов, выстроив линию деревянных щитов и ощетинившись копьями). У Мстислава людей было не меньше, и они были профессиональными воинами, что им невеликое ополчение… Соседний князь Пуркас, заслышав от разведчиков о появлении вблизи его земель русских дружин, засел в своем городке Илике и приготовил загодя дорогие подарки – откупиться. Йаланду он был не союзник.

Нет, Мстислав не сомневался в своей победе. Он уже видел поваленный частокол, мертвых Йаландовых людей и его самого – коленопреклоненного, униженного, раздавленного… Вот только совсем не улыбалось новгородскому князю ссориться с теми, с кого он брал дань. И уж вовсе не хотелось видеть ненависть в глазах той женщины, которую он возжелал так, как не желал еще ни одну…

Он разозлился на себя за такие мысли. Ненависть…

Еще не было такого, чтобы он спрашивал чужую невесту (каких угодно кровей – хоть княжеских), нравится ей или нет, как он ласково или по-звериному грубо берет ее вперед жениха. Не спросит и эту. А начнет она кричать и драться – что ж, оно даже лучше. И все-таки…

– Вели атаковать, княже, – сказал воевода, горяча застоявшегося коня.

Мстислав взглянул с неприязнью.

– Обождешь, – угрюмо ответил он. – Сейчас пошлешь к Йаланду парламентера. Пусть скажет: меряне нарушили древний обычай, завещанный пращурами. И передо мной непочтительны. Однако, коли покорятся, я не трону, а будет их княгиня со мной ласкова – то и дань возьму меньше.

Воевода усмехнулся в усы, но перечить не решился. Отдал кому-то приказание. Парламентер, отстегнув ножны с мечом, выехал на середину поля, перед людьми Йаланда – молодой, русоволосый, с румянцем во всю щеку: первый парень на деревне. Мстислав досадливо поморщился: стоило бы выбрать кого-нибудь постарше и посерьезнее. А так – будто в насмешку.

Дружинник тем временем, заставив лошадь танцевать под собой, упер руку в бедро и задорно прокричал то, что было велено. Он еще не договорил до конца, а новгородский князь, стоя на холме в отдалении, уже знал, каков будет ответ.

Ольгес, сын Йаланда, в ту пору еще не родившийся, конечно, не видел, как в битве, длившейся целый день, полегло почти все ополчение мерянского илема – лишь старый Мустай Одноногий и его сын с ближайшими телохранителями сумели укрыться за воротами крепости. Саму крепость разгоряченные чужой кровью новгородские дружинники взяли к утру, сломив сопротивление стоявших на стенах баб и ребятишек…

Кто-то поджег дом воеводы внутри частокола, от него загорелся другой и третий, и вот уже один больтой пожар взметнулся над городком. Кое-где по улицам еще звенело оружие, раздавались крики боли и ярости, кто-то еще сопротивлялся и умирал, защищая свои жилища, а ненасытный огонь все выше и вышек взлетал к дымным небесам…

Они едва успели закрыть за собой дверь на засов. Внутри терема, куда Йаланд привел молодую жену после свадьбы и где та зачала сына (она это знала наверняка – уже шевелился в утробе совсем еще крошечный, но вполне живой и ощутимый комочек), теперь вовсю плавал едкий белесый дым. Сосновые бревна, отсыревшие за осень, занимались неохотно, но мало-помалу становилось все жарче, оранжевые язычки лизали наружную дверь, трещало и стонало: дом умирал…

– Спускайтесь в подклеть, – крикнул охрипший от жара Мустай. – В дальнем углу расшатайте два бревна, за ними начинается тайный ход. Он выведет вас за лес, на правый берег Свири.

Йаланд в отчаянии посмотрел на отца. Тот стоял перед дверью – могучий, словно старый дуб, и не заподозришь, что вместо одной ноги пристегнута деревяшка, в правой руке неизменный боевой топор с датскими рунами на лезвии, в левой – подбитый мехом ясеневый щит.

– А как же ты?

– Я еще не рассчитался с новгородским инязором за его вероломство. Не для того я много лет платил ему дань, чтобы…

– Я тебя не оставлю!!!

– Молчи! – с яростью перебил Мустай. Сверкнул глазами на непослушного сына, но закашлялся и уже тише добавил: – Ну не поспеть мне за вами на одной-то ноге, разве не видишь? А рук у меня все-таки две. Как-нибудь управлюсь. Долго не обещаю, но…

– Я без тебя не уйду! – крикнул Йаланд.

– А жена с ребенком? Кроме тебя, никто их не защитит. В них – твоя надежда, продление рода…

Молодой князь все еще стоял в нерешительности. Красавица Ирга была поблизости, рядом, держась за руку мужа. Она тоже любила Мустая Одноногого – как дочь любит отца.

Они смотрели на него, зная, что видят последний раз, и пытались вобрать в память его образ: худое почерневшее лицо, перекошенное шрамом, седые спутанные волосы под окровавленной повязкой, висевшая клочьями кольчуга…

– Идите, – донеслось из дыма. – Мне еще бревна нужно поставить на место, иначе Мстислав догадается про тайный ход. Конечно, он и так догадается, но, по крайней мере, не сразу.

– Отец, – прошептал Йаланд Вепрь.

– Торопитесь. Дверь вот-вот рухнет.

Мустай закрыл лаз как раз в тот момент, когда дверь в горницу под ударами снаружи слетела с петель. Первый из новгородских дружинников ввалился внутрь, жмуря глаза от едкого дыма и ругаясь в полный голос. Он умер, даже не увидев топора, который обрушился ему на шлем. Следом лез второй, за ним третий, и старый мерянский князь ждал их, оскалив зубы в торжествующей усмешке…

Свежий сосновый сруб догорал. Крыша со стоном ввалилась внутрь, и высоко вверх, прямо к серым небесам, вознесся столб искр – так бывает, когда в пожаре умирает человек. Те из Йаландовых людей, кто остался жив, сбились в кучу под охраной воинов Мстислава и с молчаливой тоской смотрели на огонь, который уже отшумел и потерял силу. Они стойко сражались и, хотя им была дарована жизнь, не радовались подарку. Единственное, что смогло озарить их лица, – это весть о том, что их князь и княгиня сумели скрыться. По многим сухим губам скользнула улыбка, приведшая Мстислава в бешенство.