Николай Буянов - Опрокинутый купол

– О том, что убийца промахнулся в темноте. Он попал в Глеба по ошибке, а целился он в меня, в меня!

Он великолепно дрался, этот мерянин. Воевода Борис Жидиславич испытал на миг нечто вроде уважения к противнику. Ни тот ни другой за полтора десятка лет не стали моложе, оба устали и дышали с прерывистым хрипом, но тяжелые мечи, уже обагренные кровью, еще летали в руках, как невесомые, обрушиваясь на врага со всей мощью, отскакивали от умело выстроенной защиты, сталкивались крестовинами в жестком противоборстве, высекая искры и издавая мелодичный благородный звон – словно души, скрытые в стали, радовались битве…

Двое Борисовых людей лежали неподвижно, застывше, уже стекленея взорами. Третий ползал по траве, зажимая рассеченное плечо и отыскивая улетевшее оружие. Теперь на несколько коротких минут Йаланд Вепрь останется с новгородским воеводой с глазу на глаз… И он наверняка знал, что ни один из них не уйдет с этого крохотного клочка твердой земли посреди болот: так и лягут друг возле друга, как те два дружинника, возле безымянного холмика, под которым нашел успокоение инязор Обран.

Рана в боку давала о себе знать. Левый глаз заплыл, кровь хлюпала в сапоге… Йаланд понемногу пятился, отступая с сухой земли к болотистому участку, чувствуя, как ноги утопают в грязи по щиколотку и выдирать их становится все труднее… Ах! Вражеский меч достал, скользнул вниз, разрывая грудь…

– Это тебе за Савелия Белого! – выкрикнул воевода, а Йаланду сквозь шум в ушах показалось, будто тот что-то тихонько пропищал…

И он ответил, ощерясь: «Рано радуешься, собака. Это всего-навсего еще одна рана, одна из многих».

Звериное чутье сработало вовремя, а вот тело на этот раз опоздало: почувствовав движение сзади, он только и успел, что убрать затылок и развернуться на пятке, принимая чужой меч собственной плотью, – это оставшийся в живых дружинник нашел в себе силы подняться и ударить… И упасть, захлебнувшись собственной кровью, – клинок Йаланда, взметнувшись снизу вверх по дуге, рассек парню не защищенное броней горло.

«Может статься, Обран простит меня за свою невеликую могилу, – мелькнула угасающая мысль. – Не в кургане лежать мерянскому вождю, не по обычаю… Зато бог – не русский Христос, а безгубый слепой Анамез, покровитель мертвых, на этот раз будет доволен обильной жертвой…»

Новгородскому воеводе тоже досталось – и в битве у стен разрушенного теперь Тунеза, и сейчас, от Йаландова клинка, и он тоже шатался из стороны в сторону… Однако Йаланд знал наверняка, что упадет первым. Скоро он увидится со своей Иргой. Она ждет его – там, у обрывистого берега реки, где высокие рыжие сосны упираются в небо верхушками. Сейчас он, конечно, выглядит намного старше ее, израненный, седой, с морщинистой кожей… А ведь когда-то его принимали за ее младшего братишку, хотя они были почти ровесниками: девушки всегда взрослеют быстрее ребят, и тем приходится догонять… Да все равно она примет его – любовь неспособна видеть уродливые шрамы и не пугается запаха свежей крови. Она видит сердцем… А сердце дочери мерянского старейшины – Йаланд Вепрь знал это – всегда принадлежало только ему.

Он оступился и упал на спину. Новгородский воевода, превратившись вдруг в великана, встал одной ногой на грудь поверженного врага, занося над головой меч. Кажется, он еще прокричал что-то торжествующее – Йаланд не расслышал. Инстинктивным движением, уже не видя ничего вокруг, он поднял руку навстречу, сунув клинок во что-то податливое, мягкое, трепещущее. И откатился прочь, оставив оружие во вражеском теле. Попробовал встать, но не смог. Так и смотрел, привалившись спиной к чахлому деревцу, как воевода, оскалясь, приближается к нему, чтобы нанести последний удар…

Борис Жидиславич рухнул молча, лицом вниз, придавив врага мертвым телом, будто желая увлечь за собой в могилу. Из груди Йаланда мигом вышибло воздух. Он судорожно открыл рот, пытаясь вдохнуть, и увидел, как солнце слетело с небосклона, быстро опустившись за лес. И стало темно.

Высокие грозные идолы, расставленные в широком гроте вдоль стен, в круг, устремили слепые глазницы на массивный каменный постамент в форме мальтийского креста… Сейчас постамент был пуст, а человеку, который бежал со всех ног узким подземным коридором, казалось, будто каменные изваяния, стоявшие в гроте еще с тех пор, как эта земля только-только освободилась от тысячелетнего ледника, вдруг сами собой сошли со своих мест и теперь преследуют его, неуклюже, медленно переваливаясь за спиной.

В коридоре было темно, но Шар, верховное божество Древних, освещал человеку дорогу. Страх гнал вперед – неясный, размытый свет выхватывал из мрака неровные стены в потеках воды, поворот, еще поворот… Он оглянулся, обняв Шар ладонями, пытаясь накрыть своим телом, спрятать… Он слышал топот ног сзади, еще далеко. Хриплое дыхание и дикий вопль, исполненный ярости и какой-то дикой, оголтелой тоски:

– Отдай! Отдай, мразь!!!

Они скрывались здесь, в древнем капище, уже двое суток. Люди Мстислава, посланные в погоню, прочесали все окрестности, заглянули едва ли не под каждую веточку, ощупали длинными шестами дно ближайшего болотца – вдруг проклятые беглецы утонули… Вход в священную пещеру Древних был у них под самым носом – не раз и не два их кони пофыркивали буквально в двух шагах. Ирга сидела в углу тихонько, словно мышка, Йаланд распластался у входа, с мечом на изготовку: если что – он и останется тут, на этих камнях, а с ним еще трое-четверо врагов. Только тогда остальные смогут перешагнуть через него, чтобы добраться до Ирги. Не раньше.

Неизвестно, что стало бы с беглецами, если бы Ирга не обнаружила узкий лаз в дальнем углу пещеры. Она едва не вскрикнула – хорошо, Йаланд вовремя зажал ей рот ладонью. Показала глазами на черное отверстие меж камней. Супруг на радостях обнял ее, прижал к себе, впервые за много дней почувствовав надежду. Пусть зыбкую, но все же…

Сперва они двигались где ползком, где на четвереньках. Но понемногу ход стал расширяться, пока не превратился в явно рукотворный тоннель, по которому можно было идти, не сгибаясь. Было темно, а факел сделать было не из чего, и Йаланд шел впереди, ощупывая дорогу кончиком меча, как слепой – посохом.

– Куда мы идем? – время от времени спрашивала Ирга.

Йаланд честно отвечал:

– Не знаю. Но я тебя выведу во что б это ни стало. Не бойся.

Она доверчиво сжала его ладонь.

– С тобой я ничего не боюсь.

И в темноте коснулась рукой своего живота, где чувствовались порой довольно ощутимые толчки. И улыбнулась, подумав: «Это непременно будет мальчик. Девочки не ведут себя так беспокойно, и живот от них гладкий и упругий, а у меня торчит, словно большой огурец. И сама я напоминаю уродливую каракатицу – кто ж в здравом уме такую полюбит». Впрочем, последняя мысль ее не была печальной – скорее, исполненной чисто женского кокетства… Кому, как не ей, знать, о ком будет думать сын Мустая Одноногого, хоть каких красавиц усади перед ним.