Яна Завацкая - Крест Империи

— Нет. Хуже нынешнего положения нет ничего. Лучше война, чем вот так замкнуться в себе. Да мы же сами уже выродились, вы не замечаете? Хавены грызутся меж собой, делают карьеру, такие экспедиции, как наша - уже большая редкость. Наука ради науки, знание ради знания? В этом нет смысла. Знание нужно для людей. И мы должны идти к людям, даже если они отвергают нас. Даже если они будут нас убивать. Даже если нам придется на время отступить от науки и знания. Любовь. Любовь и милосердие - вот чего мы лишились в своем снобизме. Мы слишком благополучны, слишком хорошо устроены… и никто… никто из нас не способен умереть за свои убеждения. Так как умирал Квиринус…

Он встал, шагнул к двери. Худо поссориться с друзьями, когда предстоит еще долгий семилетний путь в одной тесной консервной банке. Но ведь истина дороже? Кто сможет, тот поймет. Поверит. Пойдет за ним.

В коридоре его догнал Ришта.

— Реймос, подожди.

Он обернулся.

— Слышишь… ты очень хорошо сказал. Я сам давно уже думаю обо всем этом. Знаешь что? Познакомь меня со своим дикарем, а?

— Я не знаю, как он себя чувствует, разрешит ли врач… но впрочем, пошли!

Глаза Квиринуса, черные, как маслины, довольно поблескивали. Врач уже снял наклейки с его лица, оставались свежие шрамы. Ришта сел ближе к нему и с любопытством смотрел на епископа.

— Я не очень хорошо владею латынью, - сказал молодой хавен, - но понимаю. И я читал ваше Писание. Трудно, находясь в Римской Империи, пройти мимо такого…

— Как твое имя? - спросил Квиринус. Ришта ответил. Квиринус перевел глаза на своего друга.

— Реймос, что ж, ты рассказал им?

— Да, - ответил Ришта, - Реймос рассказал нам важные вещи. Наша страна… находится в сложном положении. Мы лишены веры. Мы находимся в тупике. Мы стали слишком сытыми и равнодушными… Реймос прав. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о вере в Христа, и может быть, это спасет нас…

— Сын мой, - сказал епископ, - в истину надо верить ради самой истины. Не ради благополучия земного, не ради государства или любых благ. Не ради людей. Не ради духовного развития. Только ради нее самой.

— Ты прав, владыка, вот и научи нас, - сказал Реймос.

— Но ведь вы слышали Благую Весть… если хотите, я научу вас молиться.

— Да, - сказал Ришта, - научи нас молиться - мы и об этом давно забыли. Мы вроде бы и веруем, а живем так, как будто Бога не существует.

Реймос посмотрел на епископа и вдруг понял, что этот римлянин уже очень немолод. Только теперь понял. Даже не по годам - по годам ему вряд ли больше сорока.

Волосы его наполовину были седыми - при первой встрече, кажется, это было не так, у Реймоса осталось впечатление зрелого, но еще не старого черноволосого мужчины. Сейчас Квиринус казался пожилым. Тело, скованное пластиковыми корсетами, на водяном матрасе - врач сделал пересадку кожи на спине, но переворачивать раненого было нельзя из-за позвоночника и сломанных ребер. Лицо исчерчено линиями морщин и шрамов - следы долгих военных кампаний, следы многолетних боев, страдания, терпения, неудач и побед, следы последней казни. Не слишком ли это много для одного человека? И этот человек должен теперь перевернуть Эдоли, перевернуть всю их жизнь - да мыслимо ли такое?

Квиринус, кажется, сам не сомневался в этом. Его черные глаза блестели прежней энергией. Он - сможет. Он - перевернет.

— Что ж, это просто, - сказал он, - повторяйте за мной: Pater noster, qui es in caelis*…

После занятий я попрощалась с девчонками. Обедать сегодня не придется, что ж поделаешь. И тренировку я пропускаю, что обидно и вообще-то неправильно. Но стройка вечером уже не работает.

Я пересекла широкий двор, нырнула в заборную дыру, счастливо миновав обширные заросли тлёна. Одна колючка все же царапнула мне по ноге ниже коленки. Люблю стройки - нагромождения балок, груды кирпичей, ямы, наполовину залитые водой, торчащие из земли прутья… Я пробиралась среди этих преград, словно в детстве, играя с ребятами в войнушку, легко прыгая через "линии заграждения", машинально оценивая встречные кучи, ямы и бетонные конструкции на предмет устроения там укрытий и огневых точек. Как-то, классе в шестом, мы открыли на такой вот стройке целое огромное озеро - незакрытый котлован, и плавали в нем на плотах, устраивая морские сражения… Н-да, правда, последствия вспоминать не очень-то хочется, мы здорово промокли, учителя все это дело раскрыли, и влетело нам всем тогда очень классно.

Лазать по стройкам нам запрещали.

И все же лазали - почти все мальчишки и девчонки многие.

Я миновала наконец свою детскую землю обетованную и оказалась перед вагончиком начальника, где на крылечке сидел плешивый Бен, попыхивая папиросой и пристально глядя в небо, а у ног его свернулась рыжая дворняга. Псина подняла голову и лениво гавкнула, заметив меня.

— Тебе чего? - спросил Бен равнодушно.

— Отрабатывать надо, - сказала я, - еще три трислава.

— Сегодня как раз закончишь, - сказал он, - а было-то сколько?

— Было двенадцать, - вздохнула я. Бен выбросил бычок и присвистнул.

— Однако! За что это так?

— За прогулы, - ответила я, - где начальник-то?

— Уехал он, в диаконию, - буркнул Бен, - да я тебе отмечу, давай карту. Ты иди к малярам, там вроде плитку надо класть.

— Из меня плиточник, - порывшись в карманах, я протянула Бену карту. Он ушел в домик, погремел чем-то там и вышел слегка повеселевший. На карте красовалась его подпись - неразборчивая, синими чернилами, и жирное пятно посередине.

— Да они тебе скажут, что делать, не переживай.

Я вздохнула и пошла переодеваться.

Маляры - три веселые тетки - быстро нашли занятие для меня. Надо было смешивать клей и таскать его в больших ведрах наверх, на шестой этаж - ни о каких подъемниках, разумеется, и речи не было. Ладно, хоть клей смешивался автоматически в миксере. С другой стороны, размышляла я, поднимаясь по лестнице на цыпочках - так тренируют икроножные мышцы - раз уж я пропустила сегодня тренировку, тяжелая физическая работа - это как раз то, что нужно. Я сразу разливала клей в два ведра - чтобы нести с противовесом, и поднималась как можно быстрее.

Правда, этаже на четвертом я выдохлась и поставила ведра, тяжело дыша и пытаясь вытереть пот - глаза же заливает! - невозможно грязным рукавом спецовки. Живот подводило. Сверху доносилась бодрая песня, исполняемая малярами на три голоса.

Крики чаек над морем седым,

Я прощаюсь с любимым моим,

Он уходит в моря,

За кормой корабля

Волны бьются в серебряный дым.

Я сипловато подпела, хватаясь за ведра.

Мой любимый, прощай,

Только ты обещай,

Что вернешься назад невредим!