Бен Бова - Орион и завоеватель

– Итак, одноглазый лис перехитрил ее, – пробормотал я.

– Ты так думаешь? – Павсаний горько усмехнулся. – Посмотрим.

– А как дела Александра? Как ведет себя Маленький царь?

– После женитьбы Филиппа на Эвридике он бежал в Эпир со своей матерью. Но царь приказал сыну явиться в Пеллу, и он покорно вернулся.

– Он предпочел послушаться отца вопреки прихотям матери, – проговорил я.

– Не спеши с выводами, Орион, – сказал Павсаний, – когда-нибудь Александр станет царем. Вот почему он вернулся в Пеллу: чтобы подтвердить свои права на трон. Ты ведь знаешь, что Эвридика родила Филиппу сына?

– Я слышал.

– Но этот ребенок никогда не станет царем Македонии. Александр намерен унаследовать престол даже против воли отца.

Я кивнул, а потом снова спросил:

– Какое все это имеет отношение ко мне? Почему я попал в темницу?

– Ты бежал со своего поста, – отвечал отрывисто Павсаний. – Ты бежал из столицы Персии и скрылся в пустыне. Или ты это отрицаешь?

– Нет, – признался я.

– Дезертиров обычно вешают, Орион. Я сохранил тебе жизнь. Когда брак свершится, ты даже получишь свободу.

– При чем здесь царская свадьба?

Он вновь отвернулся от меня, словно боясь, что я прочитаю в его глазах нечто важное.

– Говори, при чем здесь царская свадьба? – повторил я.

– Ты верен Филиппу, – пробормотал он, – а потому оставайся здесь, пока дело не будет сделано.

Я молча смотрел на него.

"Оставайся здесь, пока дело не будет сделано".

Схватив Павсания за плечи, я заглянул ему в глаза.

– Ты собрался убить царя!

Он не стал возражать.

– Олимпиада уговорила… или околдовала? – продолжал я.

Павсаний горько расхохотался:

– Ревнуешь, Орион? Решил, что она бросила тебя ради меня? Разве тебя это смущает?

– Это пугает меня. Я боюсь за тебя и за Филиппа.

– Филипп, – он словно выплюнул это имя, – он заслуживает дюжины смертей.

– Раньше ты любил его.

– Да! Но как он ответил на мою любовь! Зная, что Аттал сделал со мной, царь не стал наказывать его. Не стал! Я потребовал правосудия, но он не услышал меня.

– Царь назначил тебя начальником своей гвардии, – сказал я. – Это высокая честь.

– Тоже мне честь… Если он не наказал Аттала! После всего, что этот вонючий шакал сделал со мной, царь даже не шевельнул пальцем, чтобы покарать его, даже резкого слова не сказал.

– Царь должен предотвращать кровавые ссоры.

Но Павсаний не желал признавать разумных доводов:

– Он бросил мне кость, а Аттал, дескать, тут ни при чем. А теперь еще женился на племяннице этого сукина сына, и она родила ему наследника. Да он смеется надо мной!.. Каждый день они с Атталом осмеивают меня, едва только встретятся друг с другом…

Грудь Павсания вздымалась, глаза горели от ярости. Руки его тряслись, я даже боялся, что он выронит факел и подожжет мою соломенную подстилку. Нетрудно было понять: он говорит словами Олимпиады. Она вливала в его уши яд куда более смертоносный, чем тот, который таили в своих зубах ее змеи.

Павсаний постепенно успокоился.

– Но пусть это не волнует тебя, Орион. Тому, кто не рожден македонцем, следует радоваться, что он не из наших. Ты человек честный и верный царю, поэтому я и держу тебя под замком. А потом ты будешь свободен – ступай куда хочешь.

– Не убивай его, – попросил я. – Не позволяй Олимпиаде погубить тебя.

Горькая улыбка вернулась на его лицо.

– Филипп уже погубил меня, Орион, давным-давно. Теперь мне нечего терять.

Даже ослабевший после долгого заключения, я не сомневался, что одолею Павсания. Но прикажет ли он оставшемуся снаружи старику открыть дверь моей камеры? Быть может, я сумею потом справиться со стражей, занимавшей комнату в конце коридора. Но удастся ли мне добраться до царя и предупредить его?

Слишком многое зависит от удачи. Разве смогу я защитить Филиппа, если дворцовая стража зарубит меня, прежде чем он меня выслушает?

Павсаний приказал тюремщику открыть дверь. Я хотел было попробовать вырваться на свободу, но услышал в коридоре топот множества ног. Должно быть, старик, не желая рисковать, вызвал стражников.

Я попытался определить время с помощью крыс. Они вели в основном ночной образ жизни, хотя я и не представлял, как умеют они различать ночь и день в лишенном окон подвале. Но, следя их глазами за комнатой стражи, я видел, когда наступала ночь: воины укладывались спать на жесткие ложа. В караулке всегда находилось человек шесть, впрочем, у них и днем почти не было дел.

Я не знал, когда именно произойдет царская свадьба, однако ждать оставалось недолго. Прислушиваясь к разговорам, я выяснил, что свадьба состоится не в Пелле, а в Эги, древней столице. Через день-другой Филипп намеревался отправиться туда.

Я нуждался в информации и помощи и потому решил попробовать управлять действиями моих крыс. Не просто пользоваться их органами чувств как продолжением своих собственных, но активно управлять ими, заставлять выполнять мои поручения. Я должен был найти Гаркана. В Пелле я мог доверять лишь ему и Бату. Я послал своих крыс по дворцу и казармам. Это было опасно: крысы из других стай нападали на чужаков, оказавшихся на их территории. Но я продолжал рассылать разведчиков вдоль сети туннелей и подземелий, пронизывавших весь дворец, и наконец отыскал Гаркана и Бату, по-прежнему державшихся вместе.

Теперь я знал, где они, оставалось только добраться до них, то есть в первую очередь выйти из камеры, причем сделать это необходимо украдкой, не подняв во дворце шума. Итак, мне следовало поднять железный засов, закрывавший дверь моей камеры. Но как?

Я понимал, что мог бы вырваться из этого времени и пространства и перенестись через континуум в мир творцов, но тогда я, вне сомнения, возвратился бы в ту же точку пространства-времени, которую оставил, то есть в свою камеру. Горькая ирония судьбы: я способен путешествовать через бесчисленные века и преодолевать расстояния, разделяющие звезды, но это умение оказалось теперь бесполезным. Мне нужно просто выйти за пределы камеры, не прибегая к полузабытым мною знаниям. Приходилось полагаться на собственные руки и разум.

Кинжал так и остался у меня на бедре, он словно бы прирос к моему телу. Но что такое один кинжал против оружия всей дворцовой стражи? Однако я все же нашел ему применение.

Словно стамеской я принялся ковырять острием кинжала деревянную дверь там, где находился засов. Прочное старое дерево не поддавалось, оставалось гадать, как долго мой клинок останется острым. Я трудился всю ночь, отковыривая острием кинжала мелкие щепки. И время от времени с помощью крыс проверял, чем заняты стражники. Они храпели, даже старик тюремщик заснул, уронив голову на стол после того, как опустошил вечерний кувшинчик вина.