Руслан Мельников - Пески Палестины

— Каид! Сюда!

Во‑о‑он он! Кричит, машет рукой. Сарацин укрылся за церковью Святой Марии Латинской. Рядом возится со своей деревянной пушчонкой Мункыз. Алхимик устанавливает орудие на рогатую подпорку. Хабибулла помогает. Модфаа, в ствольном канале которой уже торчит стрела, сейчас здорово смахивала на гарпун. Возле «гарпуна» тлеет подпаленный трут.

«Наверное, селитрой‑барудом пропитан, вот и не гаснет», — мелькнула мысль.

— Василий‑Вацлав! Скорее! Беги!

Собственно, Бурцев не имел ничего против. Очередной снаряд ударил в колокольню, когда он выскакивал на церковный двор. Сверху обсыпало битым камнем. И колокольня переломилась‑таки надвое. Повалилась… К счастью, в противоположную сторону.

Бурцев добежал до сарацинского артиллерийского расчета.

— Мункыз, «шайтанова повозка цела»?

— А что с ней сделается? Стоит себе под охраной, где ты ее и поставил, каид. Громы и молнии Хранителей туда не залетают.

— Но ты‑то сам почему здесь? И какого шайтана притащил сюда свою долбаную модфаа?

— Выдолбленную, — невозмутимо поправил Мункыз. — Я прикрою, если немцы полезут оттуда.

Старик кивнул напролом, оставленный «Рысью».

— Один, что ли, прикроешь?

— Почему один? Хабибулла рядом. Он чудом спасся из башни с колоколом, когда на нее обрушились громы Хранителей. Не зря, видать, нарекли его Любимцем Аллаха [57] 57 Перевод с арабского имени «Хабибулла» . И ты тоже здесь, Василий‑Вацлав, по милости Всевышнего. А там вон, видишь, Франсуа стоит. Он обет дал, что умрет, но не подпустит к церкви аль‑Кумамы ни одного немца. Так что вовсе не один я.

Неподалеку, обратив взор к ротонде, увенчанной крестом, действительно сосредоточенно молился рыцарь несуществующего уже ордена Иоанна Иерусалимского. Поверх кольчуги — красная накидка с белым госпитальерским крестом. На голове — открытый яйцеобразный шлем со стрелкой‑наносником. На боку — тяжелый рыцарский меч. Щита нет. На щит в этой битве надежды мало. Подле Франсуа стоял на привязи трофейный конь. Крупный гнедой жеребец из тевтонских конюшен. Конь нервно косил глазом.

— Где остальные твои люди, Мункыз?

— Я приказал им укрыться в храмах и подземелье. Чего зря головы подставлять под гром шайтана?

Снова где‑то разорвался снаряд. Да не где‑то: в куполе Церкви Гроба Господня, прямо под крестом, зияла здоровенная пробоина. Кажется, немцы намеревались смести всю высотку, захваченную противником. Святыни и памятники архитектуры в расчет не принимались.

Франсуа перестал молиться. Вскочил, взвыл, потрясая мечом. Переход от благочестивой беседы с Господом к ярости берсеркера был стремительным и впечатляющим.

Просвистела и шлепнулась под Сен‑Мари‑де‑Ла‑тен мина. Визг осколков заставил Бурцева и обоих сарацинских пушкарей пригнуться. Франсуа даже не склонил головы. Рыцарю, правда, повезло. Его коню — нет. Рослый тевтонский жеребец рухнул как подкошенный. Еще один пронзительный полувой‑полусвист. Еще один взрыв. Мля! Вот только минометного обстрела им сейчас не хватало. Надо было что‑то делать. И с артиллерийской установкой, что безнаказанно лупит прямой наводкой. И с минометчиками.

Бурцев выглянул из‑за укрытия.

— Вай! — встрепенулся Мункыз. — Куда ты, Василий‑Вацлав?!

— Пострелять охота, — буркнул он. — По колдунам немецким.

— Так вместе и постреляем. Из мадфаа, — Мункыз хлопнул по деревянному «гарпуну».

— Извини, отец, но сейчас мне нужна другая… м‑м‑м… модфаа…

Короткими перебежками Бурцев рванул к пролому в стене. И к немецкому танку. К «Пантере» с разбитой кормой. Корма — фиг с ней! Лишь бы все остальное было целым. Он перепрыгнул через мертвых танкистов, вскочил на броню, прыгнул в распахнутый люк. Захлопнул за собой, задраил: незваные гости сейчас ни к чему.

Ну что, пришло время вспомнить Торон‑де‑Шевалье! Так… Знакомое боевое отделение. Знакомая пушка. Знакомые снаряды в боеукладке. Он зарядил бронебойным. Вручную развернул башню. Прильнул к телескопическому прицелу. Вон она, родимая! Орудие на вездеходе продолжало обстрел. Бурцев ответил.

По вражеской пушке попал со второго выстрела. Свалил, сбил с гусеничной платформы. Третий снаряд всадил в тягач. Добавил для верности еще один.

Потом засек позицию минометчиков: ребята засели у Ворот Печали Храмовой Горы. Их Бурцев опечалил парочкой фугасно‑осколочных. И еще парочкой. Миномет умолк. Ворота слетели с петель. Очень хорошо! Доступ в цитадель цайткоманды со стороны города теперь открыт. Жаль, не достать отсюда внешнюю стену Иерусалима: обзор закрывают тесные улочки. Эх, будь «Пантера» на ходу… Вот на какой машине штурмовать бы Иосафатские ворота!

Бум! — вдруг грохнуло по броне.

Ху‑у‑ум! — отозвалось в ушах. Бурцев вздрогнул, зажмурился.

Попали? Подбили? Конец?

Да нет, вроде жив пока.

Бум! Ху‑у‑ум! Вот снова… И снова жив! Чудо, явленное под сенью храма Гроба Господня и церковью Святой Марии…

Бум! Бум! Бум! У‑у‑у‑у‑ум!

В голове гудело, как там на звоннице под колоколом, в который угодил снаряд. Знать бы хоть чем бьют‑то… Бронебойным? Подкалиберным? Кумулятивным?

Дырок в броне видно не было. И расплавленный металл не брызгал, выжигая танковые потроха. Осколочными его, что ли, фашики охаживают? Зачем?

Бурцев прильнул к перископам кругового обзора. Осмотрелся. Выматерился.

Новгородский богатырь Гаврила Алексич — без ведрообразного шлема стоял на развороченной корме «Пантеры» и громыхал булавушкой о танковую башню.

По люку же и получил. Удар был страшен: воевода едва не свалился обратно.

— Сдохни, адово исчадие! — вдохновенно проорал Алексич. — Сдо‑о‑охни!

Безумный крик отчаяния и лютой, нечеловеческой ненависти.

— Я т‑тебе сдохну! Догоню и еще раз сдохну! Мать твою, что ж ты творишь, Гаврила?!

Бурцев откинул‑таки люк. Выскочил. Свалился с брони сам и стянул Алексича. Нечего на виду у немцев стоять.

— О! — глупо улыбнулся Алексич — Воевода!

Булаву — изрядно помятую, — Алексич с виноватым видом спрятал за широкую спину.

— Хоть бы оружие свое пожалел, а? — укорил Бурцев. — Что ж ты на мертвую железку кидаешься, как на супостата?

— Так это… самое… То ж супостат и есть. Я как увидел, что змей этот поганый сызнова оживать начал да огнем плеваться — сразу к нему. Добить решил нечисть.

— А как я внутрь влезал, не заметил?

— Не‑а. Колокольня упала — я приказал ребятам оставаться на месте, а сам прибежал.

— А тебе самому что, не приказано было оставаться?

— Прости, воевода, не удержался, — повинился богатырь. — Я просто… Смотрю… Ну, в общем, думал, ты там того… этого…