Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

Флинт меж тем наклонился к хозяйскому уху и доложил:

— Пиастр-рры! Пиастр-рры!

Годунов усмехнулся. На сей раз прогноз был точен, своевременен и никаких разночтений не вызывал: речь на сегодняшнем расширенном заседании Опекунского совета пойдет именно о них, о пиастрах …

Вопрос был не то чтобы мелкий, но изначально не политический — под кем ходить таможне? Эта контора была в свое время отдана в кормление кромешникам. Годунов и его люди марать руки по мелочи не любили, шариться по возкам да телегам в поисках контрабанды считали ниже своего достоинства. Они брали свою долю благообразно — выписывали разрешения на внешнеторговые операции, а также и на работу с богомерзким металлом. Вурдалаки контролировали собственно таможню, дорожные сборы и крупный опт. С мелкого опта и розницы кормились благочинные. Система радовала глаз своей красотой и завершенностью — можно сказать, тот самый «отточенный кристалл, вышедший из рук небесного ювелира».

Однако недавно Высшее Благочиние воспретендовало : Пимен поставил вопрос так, что главная задача таможни-де — «борьба с тлетворным влиянием Запада» (в виде, например, печатной продукции любого сорта), а все прочие функции ее — факультативны: « На идеологии мы не экономим », да-да! Посему ведомство сие следует если уж не передать целиком под их руку, то хотя бы прикомандировать к каждой таможенной избе смотрящего -благочинника. С соответствующим перераспределением финансовых потоков .

После того как Благочиние жестко оттерли от серебряных дел, Пименовы ребятушки повадились отжимать бизнесА у лавочников и средне-мелких купчишек, угрожая обвинениями в еретичестве или непотребстве. Неожиданно удачной — в смысле доходности — оказалась их затея со специальной службой Роснепотребнадзор , шерстящей совсем уж мелкий народишко по совсем уж ничтожным поводам, вроде недолжного одеяния на бабе, потребления скоромного в пост и прочих таких моментов. Денежки медные, зато их много.

Одно плохо: тупые и жадные благочинники бизнесА те, как правило, губят. «Эти крысы, — говорил про них Генрих Штаубе, начальник Пятой (экономической) службы Особой контрразведки, — сожрут копейку, а изгадят — на червонец». В результате Пимена с его благочинной бражкой ненавидят массово и всенародно, а в Москве под личиной показного благочестия копошится клубок дичайших ересей. Владыку, впрочем, устраивает и то и другое. Ненависть он, по старой памяти, ошибочно принимает за страх (типа, «Пусть ненавидят, лишь бы боялись»: всё никак не может отрешиться от сладостных ностальгических воспоминаний об эпохе «славных пятидесятых», когда его боялись больше, чем Годунова и избегавшего в ту пору появляться в публичном пространстве Цепеня), а что до ересей, то само их наличие дает законный повод «укреплять бдительность».

При этом, разумеется, пускать дело с ересями на самотек и отдавать его на откуп несертифицированным ересиархам с нелицензированными учениями никак не следовало. Госрегулирование этого специфического рынка было возложено на Духовную Консисторию, руководствовавшуюся в своей деятельности известными принципами: «Не всё корчевать — когда и насаждать» и «Не можешь одолеть — возглавь».

Поначалу-то борьбой с ересями занималось ведущее (по численности и полномочиям) подразделение Высшего Благочиния, нареченное — без затей — «Главное управление православной инквизиции». К несчастью, в эпоху «славных пятидесятых» генеральная линия Церкви извивалась столь причудливо, а вчерашняя «ересь» оказывалась «ортодоксией» ( et vice versa ) столь стремительно, что в следственных камерах Внутренней тюрьмы Благочиния в Чистом переулке вчерашние следователь и подследственный запросто могли обменяться местами. Всё это сильно нервировало личный состав, а главное — демотивировало его в плане карьерного роста: чем выше успевал взобраться инквизитор по служебной лестнице, тем меньше было у него шансов уцелеть при следующем Очищении , а уж из троих первых по счету Генеральных комиссаров инквизиции казни не избег ни один. Да и вообще, если считать в процентах, среди всех социальных категорий, попадавших под колотуху периода «необоснованных религиозных репрессий, осужденных впоследствии Церковью» , сами инквизиторы лидировали с большим отрывом. Иных потом даже реабилитировали посмертно , причислив к лику мучеников…

Четвертый по счету Генеральный комиссар инквизиции, отец Лаврентий, мозгов имел поболее всех своих предшественников вместе взятых и остановил сей danse macabre. Начал он с того, что переназвал свою Контору в Духовную Консисторию, а себя — в Первого консистора (найдя, что у слова «инквизиция» плохая кредитная история ), а затем провозгласил «перенос акцента в работе на профилактирование преступлений » (что поначалу было сочтено всеми ничего не значащим словоблудием). После чего и возник, как по волшебству — вот и не верь в симпатическую магию!.. — нынешний, относительно вегетарианский, modus operandi этой Конторы. В итоге Лаврентий оказался первым Генеральным, умершим своей смертью (от сердечного удара при оргазме в веселом доме при Стародевичьем монастыре), и был, можно сказать, всенародно оплакан — под спонтанно родившийся слоган «Ворюга нам милей, чем кровопийца».

Владимир Владимирович, однако, счел тот слоган выпадом против себя лично, и излишне громко скорбящими занялся Ночной Дозор (изначально-то созданный как раз для уестествления возомнившего о себе Благочиния); запытали у себя на Лубянке кучу случайных людишек, ничего толком не дознались, плюнули и записали автором « народ-языкотворец ». С той поры укорачивание слишком длинных языков — как-то так, само собою — отошло от благочинников к кромешникам (особисты от всех этих дел брезгливо отстранялись).

Консисторией же нынешней заведовал весьма любопытный персонаж: моложавый старец Пигидий (в миру — Медяшкин). Ересь, которую он нес в широкие народные массы, была сугубо патриотическая и сводилась в основном к тому, что все христианские святые произросли и воссияли поспервоначалу на Руси, но потом были злодейски отторгнуты у нас жидолатинянскими фальсификаторами истории . Под психа он косил столь натурально, что на него регулярно возводили обвинения в тайном иудействе (как, впрочем, на всякого книжного человека).

Реальное положение вещей, однако, проясняла вторая его ипостась. Пигидий — под другим своим псевдонимом, «Сергей Радонежцев» — выступал успешным, в коммерческим плане, литератором: в его исторических романах русские богатыри грозили шведам и рубили неразумных хазар в режиме «кровь-кишки-распидарасило», а русские советники успешно подсказывали на ушко евразийцу Батыю правильную дорогу до погрязших в русофобии и гомосятине европейских столиц: