Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

Сегодня был черед пробовать боярина Ромодановского. Ничем тот особо Цепеша не прогневал, просто привлек хорошим цветом лица: кровь с молоком .

Боярин уже лежал на обеденном столе — зафиксированный и совершенно готовый к употреблению.

— О, теплэнкая пашла, — сказал Цепеш, вскрывая артерию и приставляя к ней кровососную трубочку. Снял пробу, подозвал Ивашку.

— Запамынай, — наставлял Влад, передавая ему трубку, — какие бывают грюппы крови. Грюппы крови бывают чэтырэ. Пэрвая сладкая… — он сделал паузу, — втарая с кыслынкой. Трэтья с гарчинкой. И чэтвёртая — прэсная. Ты сэйчас пробуешь вторая грюппа, рэзус палажительный.

— А что такое резус? — спросил Ивашка, облизываясь.

— Нэ что. А — кто. Биль такой фракийский царь. Рэакционэр, канешна. Но изь нашых. Он выпиль кровь Диомеда. Биль такой прагрессывный ахэйский дэятель. Рэзус выпиль его кровь и помэр. Ат атравлэния. Патом врачи узналы, щто в крави бываэт щто-то плахоэ. Вот это плахоэ называют тэпер рэзус-фактор. У такой крови бываэт мэталлычэский прывкус. Его надо апределять сразу. Вот у этаво, — он показал на боярина, бьющегося в путах и пучащего глаза, — всё харашо. Рэзус палажитэльный, пить можна. Вкус акруглий, плотный, с ноткамы горькава мындяля… Тэкстура шэлкавыстая, паслэвкусиэ долгаэ, — Цепеш причмокнул. — Ты пэй, пэй. Глатай.

Не успел толком разобраться с послевкусием (обнаружился очень любопытный и редкий фруктовый оттенок), как — пожалте: «Боярин Шереметьев челом бьет, срочно-неотложно, вопрос жизни и смерти!» Ну, чего у них там, в Трибунале, стряслось? Оказалось — по личному вопросу .

Тучный Шереметьев лежал в креслах. Опухшее лицо его было свекольного цвета, под глазами набрякло. Увидев Цепеша, он застонал и простер руки, но встать не смог.

— Батюшка… отец родненький… — залепетал боярин. — Господом Богом прошу… ослобони!

— Я же тэбэ гаварыл, — нахмурился Господарь, — жрат надо мэнше! У тэбя жыр пережымаэт сасуды. Ат таго гыпертония! Найди харошего немецкаго лекаря, пусть он тэбе кровь отворяет…

— Всё исполнил, батюшка, — плаксиво простонал Шереметьев. — НЕ ТО!.. У меня от ихних ланцетов только башка кружится, а настоящего облегчения нету… Батюшка, ослобони… Век Бога молить за тебя буду…

— Вэк — это нэсерьезный срок… Руку пакажы, — распорядился Цепеш. — Ф-фу, — с отвращением сказал он, понюхав пропитанную кровью тряпицу, — канавалы! Гыгыена — пэрвое дэло. Ладна, — снизошел он и достал трубочку. — Давай шэю.

…Процедура завершилась; теперь боярин стоял на карачках. Видимо, хотел броситься в ноги, но боялся нового прилива крови к голове.

— Спас ты меня! — плакал он. — Я уж думал: всё, кондратий подоспел…

— Щто такое ты жрёш? — брезгливо спросил Цепеш, вытирая губы кружевным платочком. — Аткуда у тэбя в крови этот атврвтытетельный прывкус?

— Всё как положено ем, — заюлил боярин, — пост держу, до мяса не касаюсь…

— Харашё, паставым вапрос иначе. Чэм ты нажыраэшся? — Цепеш сдвинул брови.

— Да водкой… Так ведь водка постная! — простодушно заулыбался боярин.

Вот бестолочи! Хоть кол им на голове теши про здоровый образ жизни … Кстати, кол — это никогда не лишне!

В помещение, где шло производственное совещание , он зашел так, как никто даже тут кроме него не умел: абсолютно бесшумно и отведя всем глаза «цыганским гипнозом». Скромненько присел с краю, неузнанный даже обращенными , и некоторое время безмолвно наблюдал за совершенно базарной перепалкой между Чеснаковым и Мармотным.

— В-в-вы там идиоты или в-в-вредители? — бушевал шеф дневных , заикаясь сильнее обычного. — В-в… в-выпускайте его сей же час, иначе в-в-вышибут нас к чертовой м-матери со всех европейских рынков!

— Простите: не нас, а вас! — издевательски уточнил шеф ночных , а затем рявкнул, демонстрируя, что блатную истерику гнать он умеет не хуже оппонента: — Шпион должен сидеть в тюрьме! И будет сидеть!! Я сказал!!!

Речь, понятное дело, шла о Севильском эмиссаре, маэстро Борха — посреднике между тамошней Инквизицией и госкорпорацией Росмыло , входящей в структуры Дневного дозора. Гишпанец доставил в Москву очередную порцию полуфабриката для производства чудодейственного мыла RJF с «защищенной торговой маркой», но нежданно-негаданно сам угодил в лубянские подвалы. Арестовала его Служба собственной безопасности Дозоров (подчиненная, естественно, ночным ), раструбив о «пресечении акта промышленного шпионажа»: богомерзкий кафолик-де пытался украсть технологию производства «православного импортозамещенного RJF». Дело было очевидно высосанное из пальца (поводом для ареста послужил найденный при обыске багажа маэстро кусок «русского RJF», публично презентованный перед тем «зарубежному партнеру» лично главой Росмыла Игорем Ивановичем Секачем); именно демонстративной абсурдностью обвинения силовики показывали эффективным менеджерам — кто в доме хозяин. И таки показали, вполне успешно: Игорь Иванович — петух трижды не кукарекнул! — отрекся от своего подарка, заявив на голубом глазу, будто мыло то и вправду покрадено.

Это был второй уже подряд удар по мыльному бизнесу дневных . Незадолго перед тем рухнула сеть Росмыла по оптовым поставкам RJF в Немецкие земли, возглавляемая бароном фон Шрёдером. Имперская инквизиция получила неведомо откуда исчерпывающие материалы о деятельности «Мыльного барона» и с торжеством препроводила того на костер. Правда, ту подножку ведомству Чеснакова скорее всего устроили не ночные , а годуновская Особая контрразведка, но легче дневным от этого не становилось.

…Господарь еще некоторое время полюбовался сварой между присными (услада глаз любого владыки…), а затем обнаружил свое присутствие негромким «Гхм-м!». Он физически ощутил волну ужаса, окатившую внезапно прозревших соратников, но ужас этот был особого рода, образующий алхимический брак с обожанием и восторгом — вот она, Власть Истинная!

Тяжущиеся стороны взирали теперь на него, Верховного Арбитра, не смея даже неосторожным вздохом приблизить его Решающее Слово. Цепеш внутренне поморщился: сам-то он давным-давно уже пребывал в таких неотмирных астральных высях, откуда вся эта мышиная возня с «европейскими рынками» и «контролем над таможнями» была неразличима вообще.

Что-то сказать на сей предмет, однако, следовало. И он принялся степенно излагать «восточную притчу», тут же сочиняемую им из головы — цветистую, запутанную и совершенно бессмысленную: понимай, как хочешь. Потом взял паузу, на полуслове:

— Мнэ показолос, щто Игор Ивановыч вздохнул. Это правда, сын мой?

В углу заерзали и прокашлялись: