Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

На человеке были дорогие, но истлевшие одежды. Особенно бросались в глаза блестящие пуговицы.

— Слышь, — позвал Чернява, — да они ж золотые! Давай обдерем, а?

— Тихо ты, — недовольно оборвал его монах. — Не крохоборствуй уже. У нас этого золота вскорости будет… а так он, неровен час, обидится. Давай кали железо. Подкову-то не забыл? — напомнил он, пытаясь расстегнуть кафтан.

Расстегнуть не удалось: ткань треснула.

Обнажилась безволосая грудь. В неверном свете факелов были видны следы старых ожогов.

— Три ходки, — уважительно заметил монах. — Видать, древнего рода воевода.

— А точно заплатит? — забеспокоился Чернява. Он держал рукавицей над пламенем факела край железной подковы — и то, и другое он извлек из-за пазухи.

— Они всегда платят, — уверенно сказал монах. — Иначе их никто будить не станет. С этим у них строго. У Фёдор-Васильича в бумагах был рассказ: в немецкой земле дело было — один такой раз попробовал не заплатить, так его свои же изловили и голым на солнце выставили. Это для них смерть лютая, как нам — на костре гореть… Ну что, готов?

— Да уж готово, — солдат поднес к груди лежащего вишнево отсвечивающий полукруг. — Ну чего, жечь?

— Жги! — распорядился монах.

Зашипело. Запахло горелой кожей и волосами.

Монах приложил ухо к груди лежащего. Секунды три ничего не происходило, потом он услышал глухой звук под кожей.

— Вроде сердце пошлО, — сообщил он. — Давай сюда младенца. Как он зашевелится, ему сразу пить нужно будет.

— Прости, Господи, — пробормотал стрелец, разворачивая грязные тряпки. Ребенок спросонья обнял крохотными пальчиками палец мужчины, зачмокал.

— Ишь, — умилился Чернява, глядя на ребеночка, — ма-ахонький… Даже непонятно, где резать-то.

— Да режь уже где-нибудь! — недовольно понукнул монах.

— Не, тут тонкость нужна… — пробормотал старый вояка. — Сам же говорил: кровь должна струйкой идти. А я не разберу, где у него тут жилочка… Махонькое всё такое…

Из гроба послышался какой-то тихий шелест — а может, хрип.

— Дышит, ей-Богу, дышит! — обрадовался монах. — Давай режь быстрей!

Ребенок проснулся и тихо захныкал. Ему было холодно.

А вот комар наш тем временем возжелал странного . Бог весть, какие уж там нейроны перемкнуло в его мозгу — надглоточном ганглии, но он, вместо вымечтанного младенца, переизбрал вдруг своей целью лежащего во гробе, и спикировал на его лоб, будто камикадзе на палубу вражеского авианосца.

— Ты глянь-ка! — вдруг заметил его монах. — Сосёт! Знать, и вправду кровушка по жилочкам побежала: всё правильно делаем!

В этот миг веки существа из дубового саркофага дрогнули и оно шевельнулось.

Покидая крипту, Господарь обернулся на пороге, утирая истлевшим рукавом перемазанную кровью щеку: чуть не половину пролили зазря мимо рта, криворукие!

— На мою магылу нанэсло многа мусора, — с неудовольствием сообщил он вытянувшейся по стойке смирно бригаде реаниматоров, оглядывая свое пристанище. — Но вэтэр истории его развэет!

«Сказание о Дракуле» состоит из ряда эпизодов-анекдотов о «мунтьянском» (румынском) князе Владе, известном под прозвищами Цепеша (то есть «Сажателя на кол», «Прокалывателя») и Дракулы («Дракона»). Анекдоты стали известны русскому автору во время его пребывания в соседних с Румынией землях. <���…> Эти указания позволяют прийти к выводу, что автором повести был русский посол в Венгрии и Молдавии — скорее всего дьяк Ивана III Федор Курицын, возглавлявший в 1482–1484 гг. русское посольство к венгерскому королю Матвею Корвину и молдавскому господарю Стефану Великому.

Итак, в предыдущих главах мы ясно показали, что европейская философия, начиная с Платона, не столько вдохновлялась идеями свободы, сколько сопротивлялась им. Платоновские казармы и община Руссо, осуществляющая тотальный контроль над своими членами по якобы «добровольно» подписываемому теми «Общественному договору», не стали основным содержанием европейской мысли, но были постоянным искушением для нее. Как проницательно отметил Джон Ролс, «экстаз тоталитарной утопии — первородный грех Европы, в отличие от Америки, которая родилась из идеи свободы, как Афина из головы Зевса» [18] John Rawls. Lectures on the History of Moral Philosophy. Cambridge, Massachusetts, Harvard University Press, 2000. .

Тем важнее беспристрастно рассмотреть претензии тех, кто, по общему мнению, был свободен от этого соблазна.

Когда мы говорим о тоталитарном наследии Европы, нас обычно спрашивают: «А как же Россия?» Это отсылает к широко распространенному представлению о том, что Россия, в отличие от, скажем, Германии, Венгрии или Италии, всегда признавала ценность свободы — хотя бы на словах. Русская интеллектуальная история не знает дискурса тоталитарной справедливости. Как сказал Вольтер, «Россия не всегда была свободной, но не было ни одного русского, который не считал бы свободу благословением свыше» [19] Цит. по: Gay, Peter, Voltaire's Politics, The Poet as Realist. Yale University, 1988. См. также RenИ Pomeau. La Religion de Voltaire. Paris, Librairie Nizet, 1974. . Теперь эти слова понимают в том смысле, что у россиян нет интеллектуальной традиции оправдания тоталитаризма. Из этого обычно делается вывод об особой связи русской культуры с идеей свободы, возможно, даже более органичной, чем американское единство свободы и культуры.

Но мнение о какой-то особой укорененности идей свободы в русской культуре противоречит общеизвестным фактам. Россия на протяжении всей своей истории была самым обычным европейским государством с проблемами, типичными для остальной Европы. Современная Россия также не блещет достижениями в области свободы. Единственное в чем она, пожалуй, реально лидирует — это гендерное равенство: действительно, у русских женщин больше прав и возможностей, чем у любых других. Неудивительно, что госпожа Шульман, типичная русская «хозяйка дома» (domohozyajka), недавно в четвертый раз подряд переизбрана канцлером, заслужив в народе несколько ироническое прозвище «Екатерина Третья». Впрочем, это свидетельствует не столько о толерантности русских, сколько о традиционной слабости мужского начала в России, о внутренней женственности ее культуры [20] См. Н. Бердяев. О вечно бабьем в русской душе. — LA, Brave Browser, 1978. .