Денис Калдаев - Создатель [litres]

«Хорошо, если бы Создатель дал мне какой-нибудь знак, даже самый малый. Пусть разорвет небеса и пошлет мне одинокий солнечный луч. Пусть пролетающая чайка окропит меня пометом. Неважно».

Но ничего не происходило.

«Я знаю, почему ты замолк, – сказал Декарт, с нежной почтительностью взирая на статую. – Ты проклял меня. Ты отвернулся от меня, Господи. Поэтому я не слышу музыки».

Как же вечна и неизменно прекрасна его статуя! В этих величественных контурах, по убеждению Декарта, сосредоточилась вся красота мироздания.

Декарт перелез через ограду из блестящих цепей и коснулся рукой бетона. Им овладела мощная чувственная сила, которая таилась в памятнике, и он закрыл глаза. Он не замечал на поверхности статуи темных язв крошащегося от времени бетона. Он совершенно не замечал, что руки и голова Маркуса облеплены потеками белого помета чаек. Он, как слепой котенок, жался к основанию статуи и твердил шепотом: «Я люблю тебя, Создатель, я люблю тебя, люблю».

А Джулия… Декарт понимал, что любит ее не меньше, хоть однажды, как ему казалось, он и обманул ее доверие. Не на пустом же месте она столь холодна. Не бывает дыма без огня. И сейчас он бы отдал все на свете, чтобы сжать ее в своих объятиях и услышать от нее искренние, теплые, успокаивающие слова о любви. И тогда, без сомнений, все было бы по-другому, и он бы говорил себе: «Она меня любит, и я ее люблю, а значит, мы сильнее Слияния. И только Создатель над нами, только Он – сила, перед которой мы преклоняемся».

«Джулия… Джулия…» – горестно звучало у него в голове, стучало, как метроном.

Он вдруг представил глаза жены, цвета спелого ореха, на фоне густеющего мрака, за которым вставали очертания пляжа и музыка.

«О твои глаза, – бормотал он, – необъятный океан чувств… я знал это… и ты – как мой Создатель, ты и проверяла меня… моя радость… и я здесь, взгляни на меня, мой свет… еще немного, и я пройду испытание».

Он вспоминал ее в костюме и шляпке – в те времена, когда они были молоды и полны веры. Как она встречала его ежедневно, в вечерних сумерках, когда он возвращался с работы. Невообразимым образом она знала с точностью до минуты, когда он вернется. Даже если он заходил в магазин за продуктами. Порой так казалось.

«Если бы я только мог умереть. Тихо, спокойно умереть вместе с тобой. Я бы обнял тебя, и мы бы поднялись к Создателю. Мы бы всегда были рядом».

Но ему не было дано такой милости.

Он подошел к океану и умыл лицо грязной пенной жижей.

«Если бы у меня хватило ума отнестись внимательнее к ее словам… Если бы я не был слепо влюблен в Создателя и не пришлось бы мне разрываться между двух огней – Маркусом и Джулией… Если бы я поступил правильно (но что есть правильно?) и прислушался к ней, тогда бы она не перешла на сторону слэпов».

Джулия жила в скорлупе одиночества и даже не пыталась проломить ее. Более того, он не понял всей глубины ее травмы после смерти Арти, полагая, что время если не затянуло рану, то хотя бы прикрыло ее края.

Он испытывал привычную вину – затхлое, неизбывное чувство, мучившее его годами. Будто именно он был виноват в сложившейся на Острове системе. Будто из-за него страдала Джулия.

Он смотрел на закат – красную монету, скользящую в океан, а потом уснул, растянувшись на холодной гальке, укрытый поднявшимся от воды туманом.

Ему снились фиолетовые глаза-льдинки, готовые взорваться смехом.

Этого он боялся больше всего.

– Это неземное ощущение, – сказала она низким, почти мужским голосом.

Он сглотнул слюну.

Ноги предательски попятились к двери.

Джулия никогда так не улыбалась. Очевидно, что перед ним стояла оболочка, которой управляли тысячи чужих сознаний.

– Ты решилась…

Спина уперлась в холодный металл.

– Ты должен пойти со мной, – она приветливо протянула руку. Фиолетовая бездна засверкала. – У кого эмпатия ниже 250 пунктов, обязаны пройти процедуру.

Они знали это – потому что знала его жена.

Он почувствовал, будто оказался перед толпой дикарей. Слэпы. Фиолетовоглазые демоны. И где-то среди них, точно капелька в океане, затерялась, растворилась, исчезла его любовь.

Это было невыносимо.

Он обернулся и обжегся о ее взгляд – точно увидел вблизи пылающее фиолетовое солнце. Сон развивался по самому чудовищному сценарию.

Декарт с силой оттолкнул слэпа. Точно отпущенная пружина, Джулия ударилась затылком о стену и упала.

Что-то высвободилось в нем, и он зарыдал, как дитя, прижимаясь к телу жены, целуя ее руки. Он гладил ее волосы и чувствовал, как погружается в онемение, в какой-то белесый туман. С застывшей маской на лице, не мигая и почти не дыша, он смотрел на нее. Как долго – он не знал.

Поверхность океана покрывала темная, свинцовая пленка, собранная в мелкие складки. На берег угрожающе набегали волны и, ударяясь о камни, взлетали фонтанами брызг.

Декарта разбудило прикосновение к руке.

Открыв глаза, он увидел сидящую на коврике жену.

– Ненавижу тебя, – сказала она.

Он не ответил.

Протер глаза, сделал глубокий вдох.

– Не смей о нем думать , – продолжала она. – Они имплантировали тебе воспоминания о любви. Арти никогда тебя не любил, Декарт.

– Ложь, – выдохнул он.

Обессиленный, продрогший, он приподнялся на локтях и сел.

– Я чувствую себя мертвой с того дня, когда он погиб.

– Погиб? – пробормотал он. – Арти умер седьмого марта. У него опухли лимфоузлы, это был вирус Лиссеца… Он умер у меня на руках!

– Нет никакого вируса Лиссеца и никогда не существовало. Ты даже не проверял, Декарт. Ты верил искусственным воспоминаниям.

– Мы ездили на обследование… Ты разве не помнишь этого?

– Этого не было.

Ее голос был холоден.

– Ты сам оплатил имплантацию.

– О чем ты говоришь?

– Ты совсем сошел с ума со своим Создателем. Ты хотел, чтобы Арти верил в него так же фанатично, как и ты. Ты заставлял его учить заветы Маркуса. Ты даже не пытался заинтересовать сына, насильно вдалбливал эту чушь в его бедную головку.

Небо висело над головой, как низкий потолок. Волны, догоняя друг друга, плескались и рокотали. В вышине, кружа над статуей Маркуса, крикнула чайка.

– Я не помню… – прошептал Декарт.

– Нам стерли эти воспоминания. Ты позаботился об этом.

– Ты не Джулия, – он закрыл уши руками и покачивался из стороны в сторону.

– Ты ужасно злился, когда Арти не мог повторить за тобой эти проклятые четверостишия. Ты кричал на него, бил кулаком по столу и сильно его пугал. Я ничего не могла поделать. На тебя было страшно смотреть, ты был не в себе. Арти боялся тебя. Он знал эти строчки – он читал их мне, – но перед тобой он цепенел от страха и не мог произнести ни слова.

– Он подцепил вирус, – бубнил Декарт. – Я помню, как у него болели лимфоузлы.