Денис Калдаев - Создатель [litres]

По дороге домой он зашел в бар. Внутри пахло дымом и чем-то кислым, перебродившим. Посетителей было немного, но все они громко спорили. С опаской оглядываясь, Декарт подошел к высокому, вращающемуся табурету.

– Голубого спирта, – сказал он.

Он вспомнил, как пил его после смерти сына. Тогда это здорово помогало. Должно помочь и теперь.

– Могу предложить фирменный коктейль, – сказал бармен, на ходу протирая тряпкой титановую поверхность стойки.

Его лицо покрывала сеть мелких красных капилляров. Из-под нависших бровей зеленели глаза.

– Спирта, – повторил Декарт.

Он скользнул взглядом по бармену и уставился в панорамное окно. По улице неслись вытянутые автокары.

На крайних в ряду табуретах, облокотившись о стойку, сидела молодая пара. Декарт скрестил руки на груди и коротко на них взглянул.

«Не слэпы, – мелькнула успокаивающая мысль. – Не похоже».

– Я не пойду, – с ожесточением сказала девушка. – Даже не уговаривай.

– Мир меняется, – ответил парень, одним глотком осушив стакан. – Этот сраный мир уже давно другой.

Что-то звякнуло.

Отвернувшись от окна, Декарт пристально рассматривал свою порцию спирта. В стакане кружились крошечные голубые завихрения. Он наблюдал за ними, пока они все не растворились. Затем достал из кармана черную таблетку, сунул ее в рот и запил спиртом.

В желудке разлился огонь, веки устало дрогнули.

– Всеобщая апатия! – воскликнул один из спорщиков. В его глазах смешались восторг и ужас. – Поэтому оно так популярно, Терх.

Декарт узнал его. Это был историк Карз, известный брахуровец. Многие годы он работал над своим многотомным трудом «Первые».

Второй спорщик оторвался от стакана и сказал:

– Возможно, это единственный выход для отчаявшихся, потерявших мотивацию. Тысячи желают вырваться из своей черепной коробки, увидеть мир глазами других, примкнуть к коллективному сознанию.

– Согласна, – донесся женский голос из угла бара. – Я слышала, это опыт, открывающий двери к всеобщей любви.

«Так говорила и Джулия», – подумал Декарт, проглотив последние капли спирта. Ему стало и смешно, и горько одновременно.

– Откуда ты можешь это знать? – с иронией спросил Карз. – Судишь по одежке? Или по их глазам?

Женщина хмыкнула и пожала плечами.

– У них имеются и высшие цели, – сказала она. – Их цель не экспансия, а глобальное счастье.

– Чувство единения, – продолжал второй. Он потягивал коктейль, и его кадык резво дергался. – Подобное могли отдаленно познать лишь фанаты диффербола или примитивной игры в футбол, о которой писали первые.

«Уже все обсуждают эту мерзость», – мелькнула у Декарта мысль.

– Это похоже на эпидемию тризги 1256 года. – Карз тараторил как заведенный. – Ты читал об этом, Терх? Она скосила половину населения Острова. А что потом? Мы пережили болезнь Ламмера, нас чуть не погубили технологии термоядерного синтеза, нейтринные генераторы, проклятые нанороботы, а теперь еще и это! Пришла беда, откуда не ждали! Неужели технология Слияния раз и навсегда уничтожит наш благоустроенный рай, нашу уникальную цивилизацию? Как мы могли это допустить?

– Еще раз говорю, – флегматично сказал Терх, – я не вижу в Слиянии ничего плохого. Это шаг вперед, но никак не назад.

– Я всю жизнь провел в поиске несостыковок, – продолжал Карз. – Брахур писал, что в доостровные времена было много народов и – что удивительно – религий. Теперь же есть только Остров. Почему же вокруг него ничего нет? Ответь мне, Терх.

– При чем тут его мифы? – не понял собеседник.

– А как насчет того, – Карз широко махнул рукой и чуть не уронил стакан, – что отношение длины окружности к диаметру невозможно вычислить точно? Так писали первые. А как учили нас? Они говорили, что оно равно числу, ограниченному, если не ошибаюсь, двенадцатым знаком после запятой… И даже Брахур…

– Да кто такой этот Брахур?! – не выдержала женщина. – Его и не существовало никогда! Сказочный персонаж, не более. Напридумывают глупостей, а потом такие, как вы, это анализируют, мозгами скрипят…

Историк Карз чуть не задохнулся от возмущения. Он вскинул руки, хотел было что-то ответить, возможно, едкое и колкое, но промолчал.

– У меня рак печени. – Терх со вздохом потянулся к стакану. – И я не хочу умирать, Карз. Этого не случится. Я стану бессмертным. Массив – мой единственный выход.

«Это слэпы, – твердо решил Декарт. Он покосился по сторонам, перебирая варианты. – И они не отпустят меня просто так».

Ему вдруг остро захотелось увидеть Джулию. Он поднялся и, медленно обойдя столики, двинулся к выходу.

«Господи, какой же я дурак».

Он сделал еще пару шагов. Мужчины продолжали спорить. Бармен рылся в холодильнике. Молодая пара о чем-то шепталась.

– Проклятые слэпы! – заорал Декарт, рванул на себя дверь и выбежал наружу.

Он вернулся в соту и в спешке заблокировал замки. Атмосфера ирреальности, которая сгущалась вокруг него, стала понемногу отступать.

Дверь в спальню была распахнута настежь. На полу лежал синий халат, на нем – открытая на середине книга Брахура.

Декарт поднял ее, прочитал кощунственное: «…я насчитал 23 композитора, чьи сочинения легли в основу этой непонятной музыки…», хмыкнул и положил книжку обратно.

Он долго смотрел на спящую жену, но не мог себя успокоить. Тихонько посапывая, она свернулась калачиком, как обычно, приобняв колени. Он же никак не мог избавиться от ноющего чувства тревоги. Нужно было найти выход, обезопасив их обоих. Но как это сделать?

Он лег рядом и, печально глядя на Джулию, стал погружаться в глубокий колодец воспоминаний.

Они познакомились почти тридцать лет назад. Он хорошо помнил, как она смутила его на пляже, во время ритуала поклонения океану.

Как она появилась перед ним: короткая стрижка, улыбка, в руках – сложенный зонтик и молитвенный коврик.

Ее движения были точные и уверенные, в глазах горел огонек задора. Она подошла к нему, постелила рядом коврик:

– Вы ходите на пляж каждое воскресенье?

– Да, – односложно ответил он.

– Я всегда хожу сюда, к скалам.

Декарт удивился, что не знает ее – на Острове почти все были знакомы. Она была изумительна: глаза цвета спелого ореха, крохотные веснушки. Ее волосы стягивала тонкая лента с узором, который напомнил ему карту Острова. А после, когда она обняла его в темноте холодного вечера, его одурманили запах ее волос и теплые пальцы, коснувшиеся его спины.

Джулия стала живой силой, вторгшейся в его жизнь и навсегда изменившей ее. Она поражала его любознательностью – он едва успевал отвечать на ее вопросы. Более того, она верила в Маркуса даже более страстно, чем он. Она рассказывала ему, что, будучи ребенком, уже признавала высшую силу, создавшую этот великолепный мир.