Денис Калдаев - Создатель [litres]

– Ну что? – спросила Джулия.

Она смотрела на него потеплевшим взглядом и улыбалась. Давно он не видел ее столь оживленной, неестественно возбужденной.

«Впрочем, – одернул он себя, – не в этом ли смысл? Если это поможет Джулии понять, что я на ее стороне, почему бы не уступить?»

– Я согласен, – сказал Декарт. Он был в странном смятении. – И закончим на этом раз и навсегда.

– Обещаю, – заверила она.

Джулия помогла ему оформить все документы. С одной стороны, он испытывал отвращение к Слиянию, но с другой – его грела простая мысль, что после уступки жене все изменится. И она выкинет из головы эту дурацкую идею.

– Всего сотая доля секунды? – снова переспросил он.

– Да, – кивнула медсестра.

Нервничая, он лег в капсулу и закрыл глаза.

Еще до подключения Декарт ощущал внутренний протест, а после – сдернув с висков присоски, швырнул их на пол.

Сначала было завораживающее, непривычное ощущение полета в густое, плотное облако – Декарт успел почувствовать это и за десять миллисекунд, потом он услышал сонм голосов, гулкий, пугающий хор, за ним последовал ужас, безумие взгляда стрекозы – мгновение, позволившее увидеть сквозь фасеточные глаза тысячи фрагментов, картинок, разрозненных пазлов. В одном из них он неожиданно увидел старика, возносящего руки к небу. И тут-то наступил момент отключения, будто авария или резкое торможение – тяжелая перегрузка.

Декарт поднялся не сразу. Его тошнило. Ощущения были омерзительные. Он коротко застонал, открыл глаза и почувствовал, что весь мокрый от пота. Вдоль висков тянулись влажные дорожки слез, руки – сжаты в кулаки. Дыхание сбито, как будто тело ударилось о землю.

– Я видел Маркуса, – произнес Декарт.

Его мозг лихорадило в тщетных попытках объяснить увиденное и привязать это к картине мира.

– Пророка? – кисло улыбнулась медсестра. – Его же не существует.

– Демоверсия закончилась?

– Да.

– Можно чай? Или воду, – попросил он, облизнув запекшиеся губы. – Мне нехорошо.

Медсестра подала ему чашку и бросила в нее заварочную монету.

– Где моя жена? – спросил Декарт и покосился на треугольную дверь. – Она ушла?

– Спуститесь в холл.

Джулия стояла у окна и, сгорбившись, будто прилипнув к подоконнику, что-то высматривала. Вдали блестел океан. Он утих и стал гладкий, мертвенно ровный, как стекло.

Он был уверен, что Джулия, внешне равнодушная, пытается скрыть восторг. Ему это совсем не нравилось.

Не этой реакции он ожидал.

– Какое отвратительное чувство! – сказал он.

Она промолчала.

Декарт дрожал, по его лицу катились бусинки пота. Глаза были красными, воспаленными и мокрыми от слез. Он весь источал беспокойство, сильное, безотчетное волнение.

– Что ты об этом думаешь? – спросил он выжидающе. – Теперь ты довольна?

Они остановились в узком переулке.

– Маркус бы гордился тобой, – ответила она.

– Меня будто прочитали! – сказал он брезгливо. – Как книгу.

Она резко вскинула ладонь и жестом остановила его:

– Не впадай в мелодраму, Декарт.

Он застыл, краска негодования медленно сползала с его щек.

– Слияние, – сказала Джулия, – помещает тебя в бриллиант восприятия – тысячи граней сверкают перед тобой, переливаясь светом и красками.

– Идем домой, – ответил он хмуро.

С минуту они шли в молчании, наконец, будто бы в утешение, она предложила:

– Я приготовлю ужин, – и улыбнулась уголками губ. – Может, ты чего-нибудь хочешь?

– Мне нужно к океану, – отрезал он.

– Хорошо, буду ждать тебя дома.

Недалеко от набережной он увидел мужчину, замершего в нелепой позе.

Это была старая оболочка, принадлежавшая брахуровцу Аскрену. Декарт был мало знаком с ним. Толстая, обросшая жиром, она стояла, наклонившись вперед, и разглядывала – почти в упор – бетонную стену соты. Руки ее повисли как плети, безвольно и грузно. Декарт заглянул ей в лицо и увидел, что маленькие глазки, в обрамлении пухлых щек, пылают фиолетовым пламенем. Так ярко и неестественно, что казалось, будто это лампы. Эта статичная, пугающая поза лучше любых слов доказывала абсурдность Слияния.

Слэп не двигался больше минуты. Видимо, ядро Массива было настолько далеко от этого безучастного тела (при взгляде на которое ползли неприятные мурашки), что его оставили, точно куклу. В последнее время Декарт все чаще замечал подобное поведение слэпов – они вели себя, будто роботы с дистанционным управлением.

Толстяк резко повернул голову и впился взглядом в Декарта. Это было настолько неожиданно, и Декарт не сразу понял, что отшатнулся от слэпа, но потом все-таки заставил себя подойти к нему вплотную.

«Они хотят завлечь меня».

Толстяк моргнул. Уголки губ потянулись вверх и подперли щеки. Лицо застыло.

– Если хотите найти Создателя, милости просим, – раздался глубокий баритон.

На губе слэпа повисла слюна. Подхваченная порывом ветра, она вытянулась в длинную нить.

«Это уже не сон».

Декарта накрыла волна жути. Они пытаются заманить и его! Парализованный, он не сводил взгляда с удаляющегося толстяка, не до конца понимая, померещились ли ему эти слова или же слэп в самом деле произнес их.

– Я не отдам ее вам! – закричал он вдогонку. Туман застил ему глаза. – Вы не получите ни ее, ни меня! Не получите.

Удивительно, но со стороны Массива Декарт не почувствовал ожидаемой враждебности – она была лишь с его стороны. Сработал эффект лестницы – нужные слова пришли к нему слишком поздно.

«А может, все островитяне – сумасшедшие, и мы лишь углубляем сумасшествие друг друга? Возможно, – решил он, – это наше проклятие. Создатель проклял нас за уныние. Уже пол-острова – больше десяти тысяч человек – стали слэпами».

На глаза попалось граффити: «Ты уникален!», ниже – черный крест, перечеркивающий слово «Слияние». Он чувствовал, что все сказанное Массивом является, по сути, коварным обманом. Остров наполнял убийственный фиолетовый, он плел вокруг Декарта матовую сеть, загоняя его в угол.

Вдруг он будто услышал чей-то голос. Но, может быть, ему просто послышалось?

– Верить в Создателя – значит верить в людей, – сказал этот голос.

«Уязвим! Вот что страшно».

По пути он отворачивался от прохожих, а придя на берег, стоял и впитывал музыку хмурого, пасмурного океана, и губы его шептали молитву. Перед ним обрушивалась на гальку свинцовая пена прибоя.

Он старался не глядеть на отвратительную полосу пестрого мусора, которую выплюнул на берег океан.

«Сначала был океан, одинокий и величественный, – вспомнил он строчку из заветов Маркуса. – В нем была Сила, а в ней – Жизнь. Волны, седые громады, – ранимы».

– О Элеонора, святая заступница, – взмолился Декарт, окунаясь в свой внутренний океан. – Когда же это закончится?