Валентин Иванов - Третье пришествие. Современная фантастика Болгарии [сборник litres]

К счастью, я не был запрограммирован на рвоту, какое бы интеллектуальное отвращение не испытывал. Я удалился как можно быстрее.

Если бы я не был андроидом, то я бы, вероятно, насвистывал и подпрыгивал в такт. Я вез в центральные лаборатории Косты живой экземпляр неизвестного вида разумной расы, с вероятностью сто из ста, что он окажется уникальным. При этом, это не было физическим принуждением, а совершенно добровольным деянием! Ни одна галактическая комиссия не сможет отрицать этого, если увидит то, что видел я. А цифровые камеры корабля исправно записывали все происходящее. Помимо этого, у Мупи был шанс сотворить чудо зачатия, и тогда я смогу просто купить себе планету…

В своем бордовом дневнике я назвал место, которое мы только что покинули, Демонофилия-1. Я искренне надеялся, что медицинские процедуры будут не слишком болезненными для моей прекрасной принцессы. А что здесь такого? Я, в конечном счете, выполнял ее желания – на Косте тщательно оценят ее красоту и физиологические достоинства, старательно исследуют ее анатомию – с головы до ног. Так же, как и ее очаровательную микрофлору. Кстати, она же сама попросила меня взять ее с собой. В этот ад.

В ста двадцати километрах юго-восточнее Сан-Франциско приткнулся заурядный пятимиллионный городишко со звучным названием Аболидо. От своих многочисленных братьев-близнецов, разбросанных по всему земному шару, он отличался разве что соседством с вольфрамовыми рудниками, запасы руды в которых наполовину исчерпаны, да Национальной библиотекой поэзии.

Однажды директор библиотеки Стапен Кройд, ворвавшись в свой кабинет ни свет ни заря, немедленно бросился к видеофону. Дожидаясь, пока его свяжут с другом детства, а ныне начальником городского Штаба спецподразделений борьбы с шумом Халиджем, он нервно барабанил кулаками по столешнице письменного стола. Несмотря на то, что в ушах у него находились антишумовые тампоны, а стены кабинета были облицованы хвалеными изоляционными панелями, Стапен Кройд вздрагивал от грохота поездов, несущихся по многочисленным городским линиям. Над его головой ни на секунду не умолкал рев пролетающих самолетов, где-то по соседству протяжно выли корабельные сирены, доносилась какофония радио и стереовизионных программ. Сводили с ума звуки бьющихся тарелок, визг режущих жесть механических пил, отвратительно всхлипывала расположенная неподалеку пилорама, и директору казалось, что от всего этого в голове у него с треском лопаются кровеносные сосуды.

На экране блеснули погоны Халиджа, и только потом всплыло его треугольное лицо с узкой полоской бескровных губ.

– Хелло, Кройд! – полоска скривилась в улыбке. – Что нового?

Кройд передернулся, заметив, каким ледяным взглядом начальник штаба оценивающе скользнул по антишумовым тампонам, по набрякшим под глазами мешкам. Накатило желание запустить в экран чем-то тяжелым, как будто это было окно, за которым торчала бесстрастная физиономия Халиджа.

– Не ори так! – процедил Кройд. – Твоя служба работает безупречно, так что слова из твоей глотки я воспринимаю непосредственно своим мозгом!

– Короче? – не дал ему продолжить Халидж.

На крышу кто-то сыпанул сотню тяжеленных стальных шариков. Рявкнула электрогитара, немилосердно скрипя на поворотах шинами, промчалась полицейская машина. От всего этого барабанные перепонки в ушах Кройда вибрировали так, словно по ним дубасили палицами. Медлить было нельзя, Халидж мог в любой момент отключиться. Издав звук лопнувшего протектора, Кройд проглотил подступивший к горлу комок. Под холодным взглядом начальника штаба он чувствовал себя весьма неуютно. Но не будь они друзьями детства, директор не мог бы рассчитывать и на такое внимание.

– Немедленно пришли ко мне своих людей! – выкрикнул Стапен. – Мой патрон перестал действовать за полгода до указанного срока, я на грани безумия!

– Понятно! – ответил Халидж и тут же отключился.

Директор вытер со лба пот, который немедленно проступил снова. Ему казалось, что тело его плывет в вибрирующем воздухе. Нервы, с корнем вырванные наподобие сорняков, жили какой-то своей, отдельной жизнью. Он чувствовал, что зажат между отбойными молотками, ревущими на крутом подъеме грузовиками, рыданиями, хохотом, воем, визгом музыкальных инструментов, бесконечно развивающих смертоносную для любой мысли тему.

«Конечно, все это плод расстроенного воображения, – со вздохом признался он себе. – Стоило одну ночь провести без патрона, и вот, пожалуйста, хоть хорони себя!»

Воспаленный мозг услужливо нарисовал ему картину: скрежещущие зубчатые колеса медленно, с наслаждением перемалывают время, а потом и его нервные клетки, вгрызаются в истерзанное тело, выбрасывая кровавое месиво – останки директора Национальной библиотеки поэзии…

Все это началось накануне вечером, часам к семи. Вначале до него донеслась песенка, распеваемая сотней глоток на разных языках и рассказывающая о разных эпохах, рекламирующая пляжи, на которых после отлива остаются гирлянды водорослей, крабы, разбитые судьбы людей. Потом к звукам песенки примешался звон битого стекла, рычание бетономешалок и ровный гул печатных станков величиной со статуи с острова Пасхи. Невидимые ему люди о чем-то спорили, ругались, скандалили, что-то невнятно бормотали, одним словом, обрушивали на него какие-то обломки общения, сводящие с ума своей фрагментарностью и, по его рассуждению, совершенной бессмысленностью. Поднимаемый ими шум не был приглушен теми изоляционными средствами, которыми был напичкан его кабинет. Такие же средства имелись и в его квартире, однако, как только патрон вышел из строя, полифоническое поле Дампера изменилось, и уже ничто не могло помочь. Все звуки доносились в своей первозданной чистоте. Жена и дочь постоянно брякались в обмороки. Звонить в больницу было бесполезно – там его голос прозвучал бы не членораздельнее раскатов грома. В таких случаях медицина умывала руки. Сесть за руль аэромобиля в таком состоянии мог только самоубийца. Не до конца изученные эффекты Дампера грозили непредсказуемыми последствиями. Нечего было думать и о том, чтобы сходить в гости к родственникам или друзьям, из-за гула в ушах общение с ними превратилось бы в пытку. Стапен почувствовал себя изгоем в этом мире.

Упав ничком на ковер, он ждал, когда противошумовые спутники освободят его от этого кошмара, хотя и знал, что это произойдет только на вторые сутки. На то, чтобы вырваться из этого ада, ему будут отпущены считанные минуты. Он катался по полу, чувствуя, что помимо воли весь превращается в слух.