Чарлз Стросс - Аччелерандо [litres]

Может, Джованни и прав, думает она, но не хотела бы я платить столь великую – столь личную, чего уж там – цену…

Манфред нутром чует – приступ вот-вот накатит. Все классические симптомы налицо: и Вселенная, забитая несмышленой материей, кажется чуть ли не личным врагом, и странные идеи полыхают зарницей где-то над бескрайними пустошами фантазии, а он сам (его метакортекс перешел на безопасный сберегающий режим) мнится себе кем-то очень тупым и ненужным. Медлительным, устаревшим . Он просто не может оценить свои же идеи, квалифицировать на предмет осуществимости. Мозг работает с эффективностью армейского офицера, которому поручили чистить отхожее место при помощи вилки. IQ на полсотни упал, не меньше. Страшная вещь – стать заложником своего же деградирующего рассудка. Манфреду очень хочется бросить все и пойти проветриться, но выходить сейчас на улицу кажется ему не лучшей затеей.

– Твой Джанни – умеренный социал-демократ европейской школы, топящий за прагматичный рыночек смешанного типа, – озвучивает свое мнение призрак Боба аккуратными губками Моники. – Не мой тип, честно тебе скажу. Какой ему от меня прок?

Манфред качается на стуле взад-вперед, оборонительно скрестив руки перед собой и сунув кисти под мышки.

– Ну как же… хм… разнести Марс! Оцифровать биосферу – сделать ноосферу на ее основе… ой, тьфу, это же долгосрочное планирование… Построить сферы Дайсона, и не одну, а побольше! Гм… о чем это я? Да! Джанни. Он бывший марксист, ортодоксальный троцкист нового разлива. Он верит в достижимость Истинного Коммунизма. Его цель – государство милости и благодати, вполне осуществимое, если нигде не пережать педаль. И он собирается обогатить каждого настолько, что в дрязгах за обладание производствами станет столько же смысла, сколько в споре о том, кто будет спать в луже в дальнем углу пещеры. Он тебе не враг, вот я о чем твержу. Он – враг отбитому центральному аппарату и консерваторам, что хотят над всеми держать свечку, а собственных граждан продавать в рабство корпорациям на блюдечке с голубой каемочкой. У корпораций под ногтем фонды, пенсионные как минимум, а это значит, они заинтересованы в том, чтобы люди умирали постоянно… иначе им и существовать-то не будет смысла! И, гм, умирали, не вцепляясь притом в имущество и собственность, не вставали из могил, распевая экстропианские гимны. Чертовы актуарии – строят свои предсказания о продолжительности жизни так, чтобы люди покупали страховки на деньги, которые стоило бы инвестировать в контроль средств производства. И чертова теорема Байеса…

Алан бросает на Монику осуждающий взгляд.

– Не стоило его гуараной поить, – говорит он сокрушенным тоном.

Качания Манфреда к тому моменту обрели очевидно нелинейный характер: пробуя то привстать, то резко податься назад, будто левитирующий йог-технократ, намеренный словить равновесие на неустойчивой сингулярной орбите, Масх рано или поздно навредит себе. Моника склоняется к нему, смотрит строго.

– Манфред! А ну перестань!

Он умолкает, на лице его проступает крайняя степень удивления.

– Кто я? – глупо хлопает глазами он. – Почему я здесь и сейчас занимаю это тело?..

– Приступ антропной тревоги, – констатирует Моника. – Думаю, тот же случай, что и восемь лет назад в Амстердаме, когда Боб впервые его повстречал. – Она становится чем-то встревоженной – за пульт управления садится другая личность. – Что будем делать?

– Дадим ему передышку, – говорит Алан и добавляет громче: – Кровать, а ну-ка постелись!

Спинка кресла, где качается Манфред, сама по себе откидывается назад, та его часть, что снизу, распрямляясь, уходит в горизонталь, ноги ему оборачивает плед-кокон с диким узором.

– Мэнни, мужик, все будет хорошо.

– Кто я? Что я? Мой смысл? – бессвязно распинается Манфред. – Я разветвленный граф или сжатый фрактал? Или просто горсть синапсов, обтекаемых волнами эндорфина?

Контрабандная аптечка-самобранка в дальнем углу комнаты оживает, готовясь вот-вот выдать какой-нибудь мощный транквилизатор. Моника идет на кухню за подходящим напитком.

– А ты куда? – невнятно спрашивает Манфред.

– Все хорошо. Просто ляг и полежи. – Алан наклоняется к нему. – Мы поговорим обо всем утром, когда ты придешь в себя. Надо бы сообщить Джанни, что ему нездоровится, – бросает он через плечо Монике, возвращающейся с кружкой чая со льдом. – Кому-то из наших, быть может, придется отправиться к министру. Макс уже прошел аудит? Манфред, лежи спокойно! Мы обо всем позаботимся.

Минут пятнадцать спустя Манфред, лежащий в кровати и сраженный приступом экзистенциальной мигрени, смиренно принимает из рук Моники заправленный чай, пьет – и расслабляется. Дыхание становится медленнее, радиопередачи прямо из подсознания не рвутся больше с его губ. Моника, сидя близ него, дотягивается до его руки, покоящейся на одеяле, и принимает в свою.

– А ты хотел бы жить вечно? – спрашивает она. – Мы ведь можем – я могу – это тебе устроить…

Церковь Святых последних дней верит, что нельзя попасть в Землю Обетованную, не пройдя процедуру крещения, но она может крестить кого-либо даже после смерти, просто располагая именем и родословной. Ее генеалогические базы данных являются одними из самых впечатляющих артефактов исторических исследований, когда-либо проведенных. И церкви нравится пополнять ряды новообращенными.

Коллектив Франклина считает, что нельзя попасть в будущее, не пройдя процедуру оцифровки вашего нейронного вектора состояния или не сделав полный скан сенсорных входов и генома, и – благодаря современным технологиям – для этого даже не обязательно быть живым. Его Фонд Разума является одним из самых впечатляющих артефактов компьютерной науки. И ему нравится пополнять ряды новообращенными.

В городе – сумерки. Аннет нетерпеливо топчется на пороге.

– Впустите меня, мать вашу! – рычит она в селектор связи. – Merde!

Кто-то открывает дверь.

– Что…

Аннет заталкивает этого кого-то внутрь, пинком захлопывает дверь, опирается на нее для верности.

– Веди меня к твоему гуру, – требует она. – Живо.

– Ох. – Некто разворачивается и идет под ее конвоем по мрачному коридору, прямо под лестницу. Аннет чеканным шагом следует за ним. Некто открывает дверь, спрятанную там, и ныряет внутрь, и она проскальзывает следом, прежде чем дверь успевает захлопнуться у нее перед носом.

Внутри помещение освещается разномастными диодными светильниками – реостаты откалибровали их под теплый свет летнего дня. Посреди стоит кровать, на кровати – чья-то фигура, спящая в окружении чутких диагностических приборов. Двое стражей сидят по обе стороны от спящего человека.