Михаил Савич - «Первый». Том 2

Наташа — красавица, и при этом совсем не дура. Такое тоже бывает. Нет, правда. Я даже двух таких знаю. Обычно, красивым девочкам с ранних лет всё дается почти даром, все ими восхищаются, учителя-мужчины ставят завышенные оценки. Учительницы, как ни странно, тоже.

Это происходит вследствие того, что понимают — будущее красавицы и так обеспечено, и ей напрягаться в жизни не придется. Красивых балуют все, и чем дальше, тем больше. Среди сверстников им гарантирована популярность. После пятнадцати им вообще ни о чем беспокоиться не приходится, кроме своей безопасности.

Отсутствие необходимости напрягать мозг, в детские и юношеские годы, приводит к необратимым последствиям. Но это я отвлёкся, очень не хочется возвращаться к мрачным воспоминаниям и рассуждениям.

Моя идиллия закончилась, когда мне было пятнадцать. В один день. Авария нашей, совершенно новой, машины, и смерть обоих родителей. До сих пор вспоминаю с комком в горле. Вряд ли мне, когда-нибудь, будет ещё раз так плохо.

Прежняя жизнь закончилась. Из атмосферы заботы и любви я попал в кошмар тоски, отчаянья и одиночества. То надежное, доброе, любящее… То место, где я вырос и куда возвращался каждый день, не обращая особого внимания и воспринимая как должное, исчезло, оставив за собой пустоту и щемящую боль в груди.

Первые дни после аварии я помню смутно. Какие-то незнакомые люди приходили и задавали вопросы. Что-то я отвечал. Помню друзей. Сергей пришел сразу, как узнал, Наташка прибежала, мокрая от слез. Они оба молчали, просто были рядом. По-моему, я не плакал, но не уверен. Временами в памяти возникали провалы. Потом я пустился во все тяжкие.

Чтобы унять боль я начал пить, помогало мало и ненадолго. Дальше — больше. Хорошо, что до тяжелой наркоты дело не дошло, и это отнюдь не моя заслуга. Когда Серёга узнал от меня, что я попал, в результате заплыва по притонам, в компанию угонщиков дорогих машин, он меня решил встряхнуть радикально. Этот разговор я помню до сих пор.

— Мих, тебе пора вернуться.

— Это моя жизнь, Серёга, мне так лучше и так я буду жить.

— Нет, не будешь. И знаешь, почему? Боже, не дыши на меня. Слушай, ты просто обязан вернуться. Я не хотел тебе говорить, но сейчас просто не вижу другого выхода. Я подозреваю, что твоих родителей убили.

Я тогда еще минут пять тупо смотрел в пол, и эта фраза с трудом пробивалась в моё помрачённое сознание.

— Что?

Это на тот момент было пределом того, что мог выдать мой мозг.

— Сам подумай, Мих. Машина была совершенно новая. Мерс, не что-нибудь. Отец твой ездил, особенно с женой или с тобой, так осторожно, что над ним смеялись. Погода была идеальная. Асфальт сухой, машин рядом не было. Вообще. В первом отчёте полиции упоминалось повреждение тормозов, но потом этот отчёт исчез. Исчезла и сама разбитая машина. Её эвакуатор увёз, а какой и куда — выяснить не получается. Дело закрыли сразу. Позже появился странный анализ крови твоего отца с трёхкратным превышением нормы по алкоголю. Ты в это можешь поверить?

— Нет. Он не пил вообще. За руль, с мамой в машине, он бы не сел, даже если бы мелкое недомогание почувствовал. Такси бы вызвал. Всегда так было.

— Знаю я, и знаешь ты. Вот и думай. А чтобы думать, тебе нужно бросить все свои пьянки и привести мозг в порядок.

Меня тогда проняло, и пить я бросил. Не кардинально, нет. Но тот период жизни закончился. Начался другой, тоже не особенно весёлый. По молодости лет, я решил пойти по пути соблюдения закона и пришел органы. Заявление и все документы я принес с собой.

Меня выслушали, забрали бумаги и обещали рассмотреть. Те, к кому я попал тогда, были, по моим впечатлениям, нормальными людьми. Парню, потерявшему семью, они сочувствовали и даже недели две пытались что-то прояснить. Но потом что-то случилось, и меня уже встречали там холодно и отделывались отговорками.

В людях я тогда разбирался плохо, но всё же что-то такое увидел в глазах следователя. Пару дней я думал о выражении его лица и о том, что видел тогда в его глазах. Страх. Через некоторое время я почти уверился в том, что следователь Иван Сергеевич боялся. Он не пытался меня переубедить или дать другую версию, он просто хотел, чтобы я ушёл.

Я ещё долго не оставлял попыток добиться правды там, но постепенно меня стали встречать всё жестче, и вскоре я понял, что там я ничего не добьюсь. Мои личные исследования тоже ничего не прояснили. Кому это могло понадобиться? Каким мог быть мотив преступления?

Никто не смог выдвинуть ни одной версии, даже фантастической. Как я ни старался найти выгодополучателя, ничего у меня не получилось. Два университетских преподавателя. Значительных доходов и имущества не имели, а то, что имели — досталось мне в наследство. Конфликтов между собой не было, перед смертью поведение их было обычным. Ни тревоги, ни каких-либо необычных разговоров. Они планировали обновить дачу в Мшинской и съездить в Хургаду. Это последнее — уже ради меня, нравилось мне тогда нырять среди кораллов и разглядывать его обитателей.

В общем, ничего я не узнал, ни от родни, ни от знакомых, ни от соседей.

Тогда начался другой мрачный пласт моей жизни. Это уже было не отчаянье и не скорбь, хотя они и не ушли совсем. Это был гнев. Вымещал я его на ком ни попадя. Доставалось всем. Друзья терпели, знакомые перестали звонить и даже узнавать. Дошёл я и до того, что решил жестко расспросить следователя.

Мне было необходимо узнать, кто его запугал, и ради кого это было сделано. Но ничего не вышло. Теперь я этому рад, а тогда был в ярости. Следователь переехал в другой город, и найти я его тогда не смог. Через годы я смог узнать, что он погиб в странной аварии в Балаково, где жил и работал.

Это была эпоха ежедневного насилия с вечными драками. Попытки, с помощью запугивания, узнать от тех, кто, по моему мнению, мог знать хоть что-нибудь, правду. Из этого беспредела меня вытащила Наташа. Она сломала замки в моей квартире, когда я где-то шлялся, и забрала меня жить к себе. Тогда она жила в большой старой квартире на Крюковом канале вдвоем с бабушкой Анастасией Петровной, которой было за восемьдесят, и она (бабушка) постоянно болела.

Постепенно мне стало легче, обстановка уже не напоминала о прошлом. Все мои закидоны Наташка вытерпела, всё поняла и всё простила. Я успокоился и начал постепенно возвращаться к нормальной жизни. Она же потащила меня в церковь, и это тоже помогло. Тогда это было для меня нечто чужое и непонятное. Но сама возможность выражать скорбь в некоей, всем понятной и традиционной для России, форме, помогает многим. Помогла и мне. Панихида, свечка за упокой, краткая молитва.

В церковь я старался приходить, когда там почти никого не было. Запах ладана, тишина, догорающие свечи в темнеющем храме — это успокаивает. Восстановился я настолько, что попытку каких-то мутных функционеров из городских служб сдать меня в детский дом и забрать квартиру, я отбил уже легко и даже с юмором. Немного черноватым, но всё же. Все пятеро потерпевших остались живы и здоровы.