Чайна Мьевилль - Нью-Кробюзон [Трилогия]

— Митинг, — говорит он. — Это не мы, это они, — и показывает на огни орудийной башни вечного поезда. — Нам надо подумать. Они отправляют назад гонцов, хотят, чтобы Правли послал деньги немедленно.

На следующий день двое кактов затевают драку; они такие здоровые, что надсмотрщики могут только смотреть, как два человека-растения крушат друг другу волокнистые кости тяжелыми молотами.

— Что-то неладно, — говорит Анн-Гари Иуде; они сидят на почерневшем обломке скалы, отколотом от горы при помощи огня, холодной воды и могучих рук переделанных. — Девочки напуганы.

У входа в тоннель находят несколько экземпляров "Буйного бродяги". Ни дня не проходит без драки или злобной выходки: кто-то разбил прожектор паровоза, кто-то нацарапал на локомотиве ругательства.

Каждый день землекопы сходятся вместе: они отказываются прокладывать насыпь через каньон. Бригадиры находят им другую работу. Землекопы не бастуют, но отказываются делать то, чего от них ждут. Они готовы выметать мусор из тоннеля или подносить инструменты, но если они пересекут каньон, то наступит последний этап их работы — укладка ста с небольшим миль насыпи до Толстоморска. Но они не хотят — по крайней мере, сейчас, когда железная дорога должна им столько денег. Начать работать сейчас — значит сдаться.

А потом наступает ночь. Вдоль всего поезда и в черноте тоннеля зажигаются огни. Бродячие звезды ярко светятся, проплывая мимо своих неподвижных сестер. Иуда делает голема из чертополоха.

— Что это?

Иуда поднимает голову. Все вокруг неотрывно смотрят куда-то вверх. Потом начинают двигаться крошечными запинающимися шажками, точно их тащат на веревке.

— Что это? — спрашивает Иуда, но тот, к кому обращен вопрос, только кричит и тычет пальцем в сторону вершины холма.

— Гляди, гляди! — восклицает он. — Вон он, там!

На гребне холма раздается шум, словно камни и кусты вибрируют, распевая неслыханный гимн. Люди на склоне кричат и начинают спускаться, из-под их ног ручейками текут мелкие камешки. Падая, люди налетают друг на друга. Иуда хватается за какие-то корни и сохраняет равновесие.

Трепетная песня — голос встревоженной природы — звучит громко. Над ними сидит паук. Нет, нет, не может быть, эта громада размером с дерево, большое дерево с симметрично склоненными ветвями, не может быть пауком, но это именно он и есть, паук, причем куда крупнее даже самого крупного мужчины.

— Ткач.

— Ткач.

Люди повторяют одно. В их голосах не слышно страха, один лишь чистый трепет.

Ткач. Эти огромные пауки не совсем боги, но очень близки к ним. По крайней мере, они настолько отличаются и от людей, и от ксениев, и от демонов, и от архонтов, что и представить невозможно, а их мощь, их мотивы, их цели постичь не легче, чем научиться смотреть сквозь железо. Создания, которые борются, убивают и гибнут, превращая все в красоту, в причудливую паутину, ибо так они видят мир: сплетение нитей, образующих невозможную спиральную симметрию.

Иуде лезут в голову песенки о Ткачах. Страшилки для детей вроде: " Сказал он мне: "Считай, она твоя", но задушил, и вот она ничья. Паук, паук, паук-свинья " — и прочие балаганные дурачества. Но, глядя на это существо на гребне холма, источающее несвет — или это свет? — Иуда понимает, что все известные ему песни не имеют смысла и ничего не объясняют.

Паук завис в сложной неподвижности. Черная, как смоль, капля тела, ни одного светлого пятнышка на голове. Четыре длинные изогнутые лапы упираются в землю острыми кинжалами-когтями, еще четыре, покороче, подняты вверх и застыли в воздухе, словно паук находится в центре паутины. Длиной он в десять, а то и двенадцать футов, и — что это? — он поворачивается, поворачивается медленно, плавно, точно спускается на паутинке, и все вокруг замирает. Иуда чувствует, как его тянет вперед, словно весь мир опутан паутиной и паук с каждым движением подтягивает ее к себе.

Униженный всхлип вырывается из горла Иуды. Это невидимые путы Ткача исторгают его. Всхлип — что-то вроде дани непроизвольного восхищения.

Склон холма усыпан мужчинами и женщинами с железной дороги: они стоят, как приклеенные, и смотрят, некоторые пытаются убежать, иные глупцы стараются подобраться поближе, точно к алтарю, но большинство просто стоит и смотрит, как Иуда.

— Не трогайте его, не подходите близко, это же чертов Ткач, — кричит кто-то далеко внизу.

Громадный паук поворачивается. Камни продолжают петь, и Ткач вместе с ними.

Его голос идет из-под камней. Он точно трепет в пыли.

— …РАЗ И РАЗ И РАЗ И ДВА КРАСНЫЙ КРАСНЫЙ-ЧЕРНЫЙ СИНЬ ЧЕРНЫЙ СГИНЬ КОЧКОРЕЗЫ ТРАЛИТЬ РВИ ВРИ ВИРА ЛИРА И КОНТРАКТ МОИ ШПАЛЫ ЗАПОЗДАЛЫЙ ДЕТКИ КЛЕТКИ КАМНЕТЕС И ПЯТИЛЕТКА ТВОЙ ЗВУК МЕДЛЕННЫЙ ЛОВУШКИ СТУК РИТМ В ОРУДИИ И КАМНЕ…

Голос превращается в ритмичный лай, от которого подпрыгивают мелкие камешки.

— …ЖРИ РИТМ ЖРИ ЗВУК ДАЙ ПУЛЬС СЕРДЦА СТУК МАГ…

Мысли и структура вещей пойманы в ловушку и втягиваются в Ткача.

— …ТОЧИ И ТРИ ЛЮБИ ЗАБУДЬ ЧТО БЫЛО ЗАБУДЬ ЗАБУДЬ ТЕБЯ ЗОВУТ РАКА-МАДЕВА РАКОМ ДЕВА ОТСКОЧИ ТОРЧИ НАПЕРЕКОР ТОМУ ЧТО БУДЕТ СТРОЙ…

Ткач поджимает передние лапы и тут же роняет их, слегка пошатнувшись, а сам все пухнет и продолжает впитывать свет, пока Иуде не начинает казаться, что и он сам, и земля под его ногами, и дающие ему опору чахлые деревца — это всего лишь старый выцветший гобелен, по которому бежит живой паук.

Одну за другой поднимая острые, точно ножи, лапы, Ткач приближается к краю пропасти и танцует вдоль него, с хитроватой игривостью оборачиваясь, чтобы взглянуть черными созвездиями яйцевидных глаз на обесцвеченных мужчин и женщин, которые крадутся за ним. При каждом повороте его головы они застывают и отшатываются, но стоит ему отвернуться и продолжить путь, как они снова тащатся за ним, словно привязанные.

Тварь соскальзывает с края утеса, и люди бегут смотреть, как огромный паук неверной походкой, словно идущая на шпильках девушка, ковыляет по отвесной стене. Он разгоняется, бежит, нелепо колышась всем телом, во весь опор несется к мосту, к балкам и фермам, пронзающим скалу на полпути ко дну ущелья, и вдруг прыгает и оказывается на недостроенном мосту, где, уменьшенный расстоянием, сначала вертится вокруг своей оси, кувыркается, а потом, будто колесо без обода, легко вкатывается туда, где днем мартышками висят и трудятся переделанные.

— …ЛОМАЙ ЛОМАЙ… — Голос паука слышен так ясно, как будто он стоит рядом с Иудой. — ЖМИ КИСТЬ ДЫХАНЬЕ ЗАДЕРЖАВ ВМЕШАТЕЛЬСТВА ЖДУТ ДЬЯВОЛЫ ДВИЖЕНЬЯ ВОСХИЩЕНЬЯ ПОХИЩЕНЬЯ СТРОЙ ПОСТРОЙ БАШНИ ВЗДОХ ВЫСОК КУРС НА ЗВЕЗДУ И ЧИСТ ТЫ ПРЕКРАСЕН ВО ВРЕМЕНИ ТОМ РАВНИННЫЙ ПАРА ЧЕЛОВЕК…

Внезапно Ткач исчезает, и рассеянный ночной свет снова заливает взор Иуды. Ткач исчезает, но пятно в форме паука еще долго стоит перед глазами людей, прежде чем они понимают, что на мосту никого нет, и, отвернувшись, расходятся. Кто-то плачет.