Чайна Мьевилль - Нью-Кробюзон [Трилогия]

Салли терпеливо ждал, лишь стряхнул с пиджака машинальным движением воображаемую пылинку. Силовая акция в Собачьем болоте не афишировалась, но факт милицейского рейда на скотобойню не мог не породить слухов о том, что в ее стенах укрывалось гнездо крамолы.

— У Айзека одна приятельница писала для этой газетенки, она вышла на контакт с издателем, уж не знаю с помощью какого гребаного волшебства, и он кое-что ей сказал. Во-первых, что следователи, то есть вы, ошибочно думают, будто он что-то знает, а во-вторых, его пытали насчет той самой статьи, напечатанной в «Бэ-бэ», и требовали выдать источник информации, которому, предположительно, известно что-то интересующее их. Так вот, у этого источника есть фамилия: Барбайл. Так что берите ее! Это у нее клерк стянул чудовищную гусеницу.

Дэвид подождал, пока смысл его слов целиком дойдет до собеседника, затем добавил:

— Вот так все и было, а что сейчас творится, я не знаю. Да и знать не хочу. Нет у меня сил для охоты на чудищ, и не желаю я портить отношения с гребаной милицией, и с секретной службой, и с правительством, и со всеми прочими. Так что разбирайтесь с этим дерьмом сами.

Человек на кровати снова кивнул.

Дэвид припомнил кое-что еще:

— О Джаббер! Слушайте! Я мозги вывихнул, пытаясь разобраться в происходящем, и… В общем, не знаю, в порядке бреда: это никак не связано с кризисной энергией?

Человек очень медленно покачал головой. Сквозь бесстрастную мину пробилось непонимание.

— Продолжай, — сказал он.

— Ладно… Во время этой свистопляски Айзек обронил намек, будто бы он построил действующую модель кризисной машины… Вы представляете, что это за штука?

Лицо собеседника напряглось, глаза чуть расширились.

— Информация из Барсучьей топи проходит через меня, — прошипел он. — Я догадываюсь, что это могло бы означать… Погоди-ка… Но ведь это… Это невозможно! Неужели — правда?!

Впервые Дэвиду удалось вывести из равновесия агента с кодовой кличкой «Салли».

— Не знаю, — беспомощно сказал Дэвид. — Но Айзек не хвастал… Он это сказал как бы походя… В общем, я понятия не имею. Но точно могу сказать: он над этой штукой долго работал, много лет.

После этих слов долго стояла тишина. Сидевший на кровати человек задумчиво смотрел в противоположный угол. По его лицу быстро пробегали самые разные эмоции. Потом он перевел на Дэвида задумчивый взгляд.

— Как ты обо всем этом узнал?

— Айзек мне доверяет, — ответил Дэвид, и частичка «я» снова поморщилась. — Сначала эта женщина…

— Имя? — перебил собеседник.

Дэвид колебался.

— Дерхан Блудей, — наконец пробормотал он. — Так вот, Блудей сначала при мне говорить опасалась, но Айзек… он за меня поручился. Ему известны мои политические взгляды, вместе на демонстрации ходили… («Нет у тебя политических взглядов, подлый предатель!» — возопила частица «я».) Просто сейчас такая ситуация… — Он умолк, охваченный стыдом.

Собеседник нетерпеливо помахал рукой. Терзания Дэвида его не интересовали.

— Ну так вот, Айзек успокоил ее, дескать, мне доверять можно, и она обо всем рассказала.

Он надолго умолк. Человек на кровати ждал. Дэвид пожал плечами.

— Все, больше ничего не знаю. — прошептал он.

Собеседник кивнул и встал.

— Хорошо, — сказал он. — Все это… крайне полезные сведения. Возможно, нам придется пригласить твоего приятеля. Не беспокойся, — с располагающей улыбкой добавил он, — мы не видим необходимости ликвидировать дер Гримнебулина. Скорее всего, нам понадобится его помощь. Очевидно, ты прав… Необходимо изолировать часть города, согласовать действия… а у тебя нет для этого возможностей, в отличие от нас. И Айзек нам посодействует… Тебе не следует прерывать контакта с ним, — продолжал собеседник. — Получишь письменные инструкции. Их необходимо будет выполнить. Впрочем, я, наверное, зря это подчеркиваю. Мы позаботимся о том, чтобы дер Гримнебулин не узнал, откуда к нам поступает информация. Скорее всего, несколько дней мы не будем ничего предпринимать… Не паникуй. Теперь это наше дело. Сохраняй спокойствие и постарайся сделать так, чтобы дер Гримнебулин продолжал заниматься тем, чем он занимается. Все ясно?

Дэвид беспомощно кивнул. Он ждал. Собеседник посмотрел ему прямо в глаза.

— Это все, — сказал он. — Можешь идти.

Дэвид с радостью встал и поспешил к двери. Ощущение было такое, будто он плывет в болоте. Скорей бы уйти из этой комнаты, из этого гнусного дома и забыть все сказанное и сделанное. И не думать о деньгах и о записке, которую ему пришлют, а думать только о дружбе с Айзеком и говорить себе, что хотел как лучше.

Второй человек отворил дверь, выпустил его, и Дэвид с огромным облегчением зашагал по коридору, чуть не срываясь на бег. Но как быстро ни шагал он по улицам Каминного вертела, совесть не отставала, затягивала, как зыбучий песок.

Одна ночь в городе прошла относительно спокойно. Разумеется, не обошлось без заурядных происшествий, таких как бытовые ссоры и уличные драки, даже со смертельным исходом. Старые улицы были замараны кровью и блевотой. Кое-где выбили стекла. Над крышами носилась милиция, дирижабли взревывали, как чудовищные киты. В Худой стороне волнами прибило к берегу изрезанный, с выколотыми глазами труп, в котором позже опознали Бенджамина Флекса.

Город тяжело шествовал через страну ночи, как делал уже на протяжении многих столетий. И пусть это был прерывистый сон — ничего, город к такому привык.

Однако на следующую ночь, когда Дэвид тайком побывал в районе красных фонарей, кое-что изменилось. Обычная ночь Нью-Кробюзона — это хаос шагов, стука и голосов; теперь же вплелась новая нота, напряженный шепчущий полутон, от которого даже небу становилось тошно.

В первую ночь напряжение в воздухе было слабым и робким, оно закрадывалось в умы граждан, бросало тени на лица спящих. Потом наступил день, и никто ничего не вспомнил, — разве что спалось нехорошо. А еще позже, когда вытянулись тени и упала температура воздуха, из подполья вернулась ночь, и в городе поселилось нечто новое и грозное.

По всему Нью-Кробюзону, от Плитнякового холма на севере до Барачного села под рекой, от пестрых пригородов Худой стороны на востоке до варварских промышленных трущоб Звонаря, в своих кроватях ворочались, метались и стонали люди.

Началось с детей. Они плакали, вонзали ногти в ладони; личики кривились в жутких гримасах. Дети обливались потом, от них шел дурной запах. И при этом дети не просыпались. Ближе к рассвету начали страдать и взрослые. Из глубины спящего сознания, сквозь пласты обычных, безобидных снов внезапно пошли наверх былые страхи и мании, таранным ударом снесли защитные стены психики. Друг за другом жуткие образы выскальзывали из потаенных недр разума, из залежей закоренелых страхов, из кладовых абсурдных и жутких банальностей; таких чудовищ, таких призраков воочию увидеть просто невозможно, и жертва кошмара, проснувшись, посмеялась бы — приснится же! Многие и просыпались среди ночи — от стонов и воплей своих спящих возлюбленных или от собственных глухих рыданий. Кому-то снились эротические, кому-то радостные сны, но они сделались вдруг гротесковыми, горячечными, страшными в своем неистовстве. Город метался и дрожал, как будто его грезы превратились в болезнь, в заразу, перебирающуюся от спящего к спящему. Дурные сны даже находили дорожку в умы бодрствующих — сторожей и сексотов, полуночных танцоров и загулявших студентов, в умы страдающих бессонницей. Вдруг теряется нить рассуждений, тебя затягивают мороки, и мысли уносятся в края фантасмагорий, галлюцинаций.