Нил Стивенсон - Лавина [litres с оптимизированной обложкой]

На лбу у человека что-то написано. «ПОНИЖЕННЫЙ САМОКОНТРОЛЬ». Что несколько пугает. Но ведь сексуально же. А еще придает ему некую романтичность, которой у всех прочих нет и в помине. Она ожидала, что Плот будет опасным и таинственным, а он ничем не отличается от того места, где работает мама. Этот парень – первый из всех, кого она встречала, кто действительно выглядит так, словно на загадочном Плоту ему самое место. И к тому же он ощупывает ее взглядом с головы до ног. Отвратительные манеры. И клочковатые висячие усы ему не идут, никак не выделяют черты лица.

– Ты будешь эту дрянь? Одну рыбью голову или две? – спрашивает она, картинно помахивая половником. Она всегда ехидничает над едоками, все равно ни один из них ее слов не понимает.

– Возьму все, что предложишь, – говорит парень. По-английски, с резким акцентом.

– Я-то ничего не предлагаю, – отзывается она, – но если хочешь стоять тут и любоваться, никаких возражений.

Некоторое время он стоит и разглядывает стойку. Так долго, что люди в очереди начинают подниматься на цыпочки, чтобы посмотреть, в чем дело. Но когда видят, что дело именно в этом индивидууме, то поспешно приседают, втягивают головы в плечи, пытаясь затеряться в массе воняющей рыбой шерсти.

– А что сегодня на десерт? – спрашивает малый. – Есть для меня что-нибудь сладенькое?

– Мы в десерты не веруем, – отвечает И.В. – Это же грех, черт побери, не забыл?

– Зависит от твоей культурной ориентации.

– Вот как? И на какую культуру ты ориентируешься?

– Я алеут.

– Да? Никогда о них не слышала.

– Это потому что нас затрахали, – говорит большой страшный алеут, – хуже, чем любой другой народ за всю историю.

– Прискорбно слышать, – говорит И.В. – Так что, положить тебе рыбы или так и будешь ходить голодным?

Огромный алеут несколько минут просто смотрит на нее, а потом резко дергает головой в сторону и говорит:

– Давай. Пошли отсюда, черт побери.

– Что, и профилонить такую клевую работу?

Он возмутительно улыбается.

– Я могу найти тебе получше.

– А на той работе одежда останется на мне?

– Да ладно тебе. Мы уходим. – Его глаза просто прожигают в ней дыры. А она пытается игнорировать внезапное жаркое напряжение между ног.

И.В. идет за ним вдоль стойки, направляясь к проему, через который можно выйти в обеденный зал. Тут, топоча, из кухни вылетает главная сука бабушка и начинает орать на нее на каком-то непонятном языке.

И.В. оглядывается. Чувствует, как пара огромных ладоней поднимаются по ее бокам, останавливаются в подмышках, и прижимает локти, стараясь остановить чужие руки. Но все без пользы, руки поднимаются до конца, а потом все выше и выше, поднимаются в воздух, унося и ее с собой. Огромный алеут переносит ее прямо через стойку, будто детеныша трех лет, и опускает на пол рядом с собой.

И.В. поворачивается посмотреть на самую главную суку из всех бабушек, но та застыла от удивления и ужаса, к тому же на лице ее читается явно сексуальное возмущение. Но в конечном итоге страх побеждает, она отводит взгляд и занимает место И.В. у чана номер девять.

– Спасибо, что подбросил, – говорит И. В. Голос ее звучит взволнованно, с нелепым восхищением. – Э, а разве ты не собирался поесть?

– Я все равно собирался поесть в баре, – отвечает он.

– Поесть в баре? И в какие же бары ходят на Плоту?

– Пошли, я тебе покажу.

Он ведет ее по петляющим коридорам, потом вверх по крутой стальной лестнице, по которой они попадают на палубу. Спускаются сумерки, диспетчерская вышка «Интерпрайза» маячит черным силуэтом на фоне темно-серого неба, которое становится таким черным и мрачным, что кажется сейчас еще темнее, чем будет ночью. Но сейчас огни еще не зажжены, и И.В. окружают черный металл и аспидное небо.

Дальше алеут ведет ее на нос корабля. За перилами – тридцатифутовый обрыв к воде, отсюда виден процветающий, чисто-белый район русских, отделенный от запущенного убого-темного клубка самого Плота широким каналом, который патрулируют чернорясники с оружием наготове. Тут нет ни железной, ни веревочной лестницы, но с перил свисает толстый канат. Вытянув часть каната, алеут ловким движением перебрасывает его себе под руку и поверх ноги. Потом одной рукой обнимает И.В. за талию, так что И.В. повисает у него на сгибе локтя, откидывается и падает с корабля.

И.В. решительно, ну абсолютно отказывается кричать. Она чувствует, как канат останавливает их падение, чувствует, как его рука сжимает ее так крепко, что на мгновение словно выдавливает весь воздух из легких, а потом И.В. понимает, что просто висит у него на сгибе локтя.

И.В. с вызовом опускает руки по швам. А потом так, прикола ради, прислоняется к нему, обнимает руками за шею и, положив голову ему на плечо, держится изо всех сил. Он спускается по канату, и вскоре они уже стоят на облагороженной, зажиточной, процветающей версии Плота.

– А как, кстати, тебя зовут? – спрашивает И.В.

– Дмитрий Воронов, – отвечает он. – Более известен как Ворон.

Вот черт!

Переходы меж кораблями запутанные и непредсказуемые. Для того чтобы попасть из пункта А в пункт Б, приходится плутать по всему Плоту. Но Ворон дорогу знает. Время от времени он берет ее за руку, но не тащит ее за собой, хотя она и двигается намного медленнее, чем он. А еще он оглядывается на нее с ухмылкой: мол, я мог бы тебя покалечить, но такого не сделаю.

Они подходят к тому месту, где русский район соединен с остальным Плотом широким дощатым мостом-перемычкой. Мост охраняют мужики с «узи». Не обращая на них внимания, Ворон берет И.В. за руку и идет прямо по мосткам. И.В. едва успевает задуматься, в чем тут скрытый смысл, как вдруг въезжает. Оглядываясь по сторонам, она видит, как все эти исхудалые азиаты пожирают ее глазами, словно обед из пяти блюд, и думает: «Я на Плоту. Взаправду на Плоту».

– Это гонконгские вьетнамцы, – объясняет Ворон. – Выехали из Вьетнама, когда там началась война, в Гонконг прибыли уже как речной народ. Так что на сампанах они живут уже несколько поколений. Не бойся, для тебя они неопасны.

– Пожалуй, мне самой дорогу назад не найти, – говорит И.В.

– Расслабься, – усмехается он. – Подруг я еще никогда не терял.

– А у тебя вообще-то были подруги?

Ворон хохочет, запрокинув голову.

– В старые времена хоть отбавляй. В последние пару лет не так много.

– Вот как? В старые времена? Это тогда у тебя появилась татуировка?

– Ага. Я алкоголик. Вечно ввязывался в драки. Последние восемь лет я трезв как стекло.

– Тогда почему все тебя боятся?

Ворон поворачивается к ней и с широкой улыбкой пожимает плечами.

– Да просто потому, что я невероятно безжалостный, квалифицированный и хладнокровный убийца.