Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

При первом просмотре Леон смеялся шуткам, но с каждым повтором мультфильм казался ему все менее забавным. Да, он действительно пытается придумать для этого Бюля потребность, о которой тот сам не догадывается (предполагалось, что Бюль – он, хотя точно никто не знал). А с точки зрения Бюля, жизнь была бы просто прекрасна, если бы Леон сдался и навсегда оставил его в покое.

И все же Риа была так мила – была такой нежной и понимающей, что за этим наверняка что-то стояло. Она напомнила, что ему «и так неплохо», – и Леон не мог с ней спорить. Он заключил с «Эйт» пятилетний контракт, по которому, если бы Леона уволили до конца срока, ему причиталось солидное возмещение. Если он сумеет продать что-то Бюлю или другому такому же, то станет неописуемо богат. А пока «Эйт» давала ему все необходимое.

Но здесь было так пусто – вот что его доставало. В производственной группе «Эйт» работали сотни людей, умников вроде него, но почти все они использовали офис как место для перекуса да еще иногда хвастались своим рабочим местом перед заезжими родственниками. «Эйт» нанимал лучших, ставил перед ними невыполнимые задачи и отпускал на волю. Где они и терялись.

Кармела их всех знала, конечно. Она была для «Эйт» общей няней.

– Надо бы нам собраться вместе, – сказал ей Леон. – Как насчет еженедельного собрания сотрудников?

– Да пробовали уже, – ответила она, прихлебывая трижды фильтрованную воду, которую всегда держала под рукой. – Всем нечего сказать. Все интересные мысли собираются в базе сотрудничества, и подсказчики неплохо обеспечивают каждого обзорами всего существенного для его работы. – Она пожала плечами. – Здесь у нас просто витрина. Я всегда считала, что творческим людям необходимо пространство для творчества.

Леон обдумал услышанное.

– А долго ли продержится фирма, если не сумеет продать что-нибудь чанникам?

– Об этом я стараюсь не думать, – легко ответила Кармела. – По-моему, либо мы ничего не придумаем, отживем свое и закроемся – и тут я ничем не могу помочь, либо мы что-то придумаем и выживем – и тут я тоже ничего не могу сделать.

– Грустная мысль.

– А мне с ней свободнее. Та леди была права, Леон, ты неплохо устроился. Можешь заниматься всем, что в голову придет, а если набредешь на подходящую мысль, выйдешь на орбиту и никогда уже не вернешься в атмосферу.

– А другие менеджеры заходят потолковать по душам?

– Всякому иногда нужна помощь, – ответила Кармела.

Риа пригласила его пообедать в вечернем клубе – в зальчике на одиннадцатом этаже в полузаброшенном здании без консьержа в центре города. Готовила здесь супружеская пара средних лет: он таиландец, она венгерка, и кухня была эклектичной, легкой и острой. Паприка и чили смешивались в коктейль, от которого свербило в носу.

Кроме них в этот ранний час в зале было всего двое клиентов – тоже пара. Двое молодых геев, туристов из Голландии, в немнущихся спортивных курточках и почти невидимых дорожных сандалетах. Они вежливо поболтали на прекрасном английском о достопримечательностях Нью-Йорка, а потом перешли на голландский, предоставив Риа с Леону возможность заняться друг другом и едой, которая поступала из кухни серией все более восхитительных перемен. За пышными засахаренными бананами и тайским ледяным кофе Риа красноречиво расхвалила искусство хозяина и вежливо промолчала, пока Леон последовал ее примеру. Хозяева, искренне обрадованные успехом, охотно поддержали разговор о рецептах, своих взрослых детях и других едоках, которых принимали в прошлые годы. На улице, оказавшись на Тридцать четвертой между Лекс и Третьей авеню, под лиловым предвечерним летним небом и на прохладном летнем ветерке, Леон, похлопав себя по животу, прикрыл глаза и застонал.

– Переел? – спросила она.

– Как у мамы поел – она вечно подкладывала и подкладывала на тарелку. Остановить было невозможно.

– Тебе понравилось?

Он открыл глаза.

– Шутишь? Наверно, самый невероятный обед в моей жизни. Словно побывал в параллельном измерении отличной кухни.

Она согласно покивала и, дружеским интимным движением взяв его под руку, повела к Лексингтон-авеню.

– Ты заметил, там время как будто замирает? Словно та часть мозга, что всегда волнуется: «Что дальше?» – замолкла.

– Точно! Именно так!

Жужжание реактивных ранцев с Лекс становилось все громче – они приближались к перекрестку, и в небе словно звенели тысячи сверчков.

– Терпеть их не могу, – сказала Риа, сердито поглядывая на мелькающих мимо отдыхающих в шарфах и капюшонах. – На их совести тысячи крушений.

Она демонстративно сплюнула.

– Но ведь это вы их делаете, не так ли?

Она рассмеялась.

– Ты почитал о Бюле?

– Все, что сумел найти.

Леон купил по маленькому пакету акций от всех компаний, в которых Бюль имел существенную долю, положил их на брокерский счет «Эйт» и жадно проглотил годовые отчеты. Чувствовалось, что многое еще остается в тени: держателями множества акций во множестве компаний были слепые трасты. Такова стандартная структура корпораций – летающий макаронный монстр взаимосвязанных диктатур: оффшорных холдингов, долговых стоянок и экзотических компаний-матрешек, как будто пожирающих самих себя.

– Ой, – посочувствовала Риа, – бедняжка! Они не для анализа. Они вроде зарослей шиповника над спящей красавицей – нужны, чтобы заманивать безрассудных рыцарей, которым вздумалось приударить за запертой в башне девой. Верно, Бюль – самый крупный производитель реактивных ранцев, хотя между ним и компанией пара отводящих глаза прослоек.

Она осмотрела летучую толпу, рассекающую воздух плавниками и перчатками, совершающую маневры и фигуры высшего пилотажа – чистой воды показуха от радости жизни.

– Он это сделал для меня, – сказала она. – Ты заметил, что в последнюю пару лет они стали лучше работать? Это мы. Мы тщательно продумали кампанию. «Трубы без глушителей спасают жизнь» были рекламным лозунгом с эпохи мотоциклов, и каждому сопливому летуну хотелось обзавестись ранцем, который грохочет, как бульдозер. Чтобы вывести их на рынок, пришлось поломать головы: самую экономичную модель мы продавали ниже себестоимости. По децибелам она приближалась к тем трубам без глушителей – уродливая, халтурная и разваливающаяся на глазах. Продавали мы ее, конечно, через дочернюю компанию с совершенно другим логотипом и прочим. Потом начали срезать маржу на дорогие модели и в то же время все понижали и понижали у них уровень шума. Наши разработчики уже подготовили модель такую тихую, что она поглощает звук – не спрашивай меня как, если не собираешься потратить день-другой на психоакустику.

Все почтенные бюргеры мерились, у кого ранец тише работает, а дешевки клялись в верности нашим громыхалкам. Год продолжалась конкуренция, а потом мы протолкнули пакет законов о защите потребителей, который «вынудил» нас отозвать шумные модели и снабдить их глушителями, настроенными, как флейта. И вот… – Она махнула на жужжащих и посвистывающих в воздухе летунов.