Тима Феев - Трим

— Знаешь что, дочка, — обратился он к девочке, — пойдем-ка лучше домой. Даже если все и ушли из нашей деревни, то нам-то с тобой идти все равно некуда. Мы здесь жили и будем жить. И это наш дом. Поэтому… — он сделал приглашающий жест рукой.

Но дочь его отчего-то не послушала.

— Нет, — сказала она, — я останусь здесь, на улице. И пусть солнце иссушит мое тело, а жар испепелит душу, но я больше никогда не войду в твой дом.

— Но почему? — Ору, хотя это и могло показаться немного странным, совсем не испугался и даже ничего не почувствовал. — Ведь тебя-то я всегда очень сильно любил. Уж этого ты не можешь отрицать.

— Нет, папа, — девочка посмотрела на него прямо и уверенно. — Ты никогда не любил нас. И мама моя поэтому отсюда ушла. Хотя она, на самом деле, очень любила тебя. И я тебя люблю. А ты нет.

— «Нет», — повторил Ору опять равнодушно, — но ведь я все делал для тебя. Ну скажи мне, какую из твоих просьб я не выполнил?

— Ни одной, — ответила ему девочка. — Ты всегда делал в точности все так, как мы с мамой тебя просили. Но ты не любил нас. И собаку свою, и деревню эту, и природу, что вокруг, и даже землю, на которой стоит твой дом. Поэтому все тебя и покинули. Потому что все они и все это, — девочка повела рукой, — на самом деле очень любило тебя и отдавало тебе себя полностью, без остатка. А ты пользовался.

— Но почему вы мне раньше об этом не сказали, — Ору задумался. — Быть может тогда проще было бы мне уйти из деревни?

— Нет, — опять повторила девочка, — ты бы не ушел. Ты слишком упрям и недоверчив, чтобы послушать кого-либо. Тебе и ветер об этом шептал, и дождь пел ночью, и я это очень хорошо слышала. Но ты остался глух к просьбам природы. А нас с мамой ты не послушал бы и подавно. И вот теперь ты получил именно то, что хотел: пустоту, тишину и сушь, которая тебе более всего по душе. Но, прощай, — девочка повернулась и прямо босиком вышла на дорожку, которая вела к уличной калитке, — мы никогда больше не увидимся.

На это Ору лишь слегка пожал плечами и прошел обратно к себе в дом. «Да, конечно, — подумал он, — жена, дочь, соседи… Какое это имеет значение? Главное, что он, Ору, остался таким же как прежде, не изменил себе. Вот ни на сколечко. И он все по-прежнему совершенно спокойный, умный и уверенный. А что может быть важнее этого?»

На следующий день, после того как хорошенько выспался, Ору пошел побродить по деревне. Солнце все так же пекло, но при этом ни туч, ни малейшего ветерка вокруг не было заметно. Земля начинала уже сильно трескаться, а трава по обочинам грунтовой дороги превращаться в идеально высушенное белесое сено. «И это даже совсем неплохо, — как-то расчетливо подумал Ору, — будет чем скотину кормить. Ах, да, — он почесал затылок, — скотины-то у меня теперь нет. Ну и пусть, если некого кормить, то и хлопот намного меньше». Он подошел к колодцу. В глубоком колодце, где-то на самом дне все еще была вода. Ору опустил ведро, потом поднял его и напился. «Однако, — сказал он себе озабоченно, — этак мне и на несколько дней воды здесь не хватит. Колодец-то этот скоро высохнет». Тогда он пошел к центру деревни и поднялся на невысокий холм, что был там. Где стоя на самом солнцепеке, громко проговорил:

— Ветер, я обращаюсь к тебе. Принеси мне тучи полные живительной влаги, чтобы колодец мой не высох совсем.

После чего повернулся и, глядя на маленькую речушку, что текла вдалеке за полем, и которая теперь превратилась в узкий и мутный ручеек, заговорил опять:

— Вода, что течет в этой реке, не покидай меня. Ты всегда бескорыстно дарила мне свою прохладу и утоляла жажду даже в самые жаркие и засушливые дни. Не покидай меня, ты нужна мне.

После чего посмотрел наверх и обратился уже к Солнцу:

— Солнце, милое родное. Будь снисходительно ко мне. Не пеки ты так сильно. Ведь только ты одно теперь у меня осталось. Потому что ветер, похоже, покинул эти места, а вода покидает. И я просто не выдержу здесь один, с тобой наедине.

И Солнце ему ответило:

— Нет, Ору, я не покину тебя. Потому, что кроме меня у тебя никого больше нет и мне тебя жаль. Я знаю, что ни ветер, ни вода тебя больше не слышат. Потому, что ветра здесь нет, а вода скоро утечет. И только я одно хорошо понимаю тебя. Ведь я настолько же одиноко и мне также не нужен никто. А оттого мы всегда теперь будем вместе.

И сел Ору тогда на тот пологий холм и стал размышлять. «Отчего все стало таким? Где зеленеющие поля и заливные луга, где богатые урожаи? Где все соседи и отчего они покинули эту деревню? Коровы, свиньи, куры, где все? Моя семья, жена, дочь? И почему я ничего этого не знаю? Почему вокруг меня теперь уже так жарко, а я совсем этого не чувствую. Почему мне не хочется ни есть, ни спать? Пить почему не хочется? Да уж не умер ли я в самом деле?» Ору подвигал рукой. Потом встал и пошел обратно в свой дом. Лег спать. А на следующее утро вновь вышел на улицу и медленно двинулся по ней, даже не поднимая по пути невесомой пыли. Затем взобрался на тот самый холм и вновь стал размышлять. Но сколько не старался, так и не нашел он ответов на мучившие его вопросы.

Другие же тримы, и те что ушли из деревни, и прочие, которые жили поодаль, нередко видели этого блуждающего одинокого призрака из покинутой всеми деревни, который частенько сидел на холме и, подперев руками свою голову, словно бы о чем-то размышлял. А вокруг него, тихо шипя и кружась, похрустывая сухими ветками словно соломой, переваливаясь с ноги на ногу, шагала спокойно и неторопливо сушь. И никто с ней поделать ничего не мог, потому что она была частью того призрака. Тем, что было когда-то внутри него, а теперь вырвалось наружу. А призраки, — и это все тримы очень хорошо знали, — не могли никогда умереть, потому что и так давным-давно уже умерли.

Сохранившиеся города были прекрасны. Особенно без людей. Свободные улицы, широкие проспекты, гулкие пространства всевозможных помещений, лестницы и подъезды, крыши и фундаменты. Парки, в которых теперь уже никто не гулял, пруды с чистейшей питьевой водой, сады, пестрящие всевозможными цветами, за которыми давным-давно никто не ухаживал. Все это производило поистине неизгладимое впечатление. И стороннему наблюдателю могло бы даже показаться, что он попал в сказку. Поскольку все, что было создано для миллионов людей теперь принадлежало ему. Ему одному. И все это находилось теперь вокруг него, устремленное в стороны и ввысь, подчиненное выверенной долгими расчетами и изысканиями логике. Той мысли, имя которой — совершенство.

Стекло и бетон, железо и пластик, многие другие всевозможные материалы, сконфигурированные в причудливые и разнообразные формы. Наполненные светом и электричеством, снабженные кондиционированием и отоплением. С удобствами, о которых теперь никто и не мечтал, с украшениями, которые современному наблюдателю могли бы показаться излишними. Причем все это находилось сейчас в совершенно заброшенном состоянии, отчего и выглядело еще более манящим. Однако, с некоторых пор, едва лишь жившие здесь прежде люди все куда-то подевались, как сразу, причем в первый же день после этого в сумеречных глубинах опустошенных городов стало происходить нечто.