Уильям Гибсон - Машина Различий

Так вот, значит, откуда эта вонь. Посреди окованной железными полосами крышки старомодного дорожного сундука расположился новейший портативный прибор для приготовления пищи в походных условиях; латунный топливный бачок “Примус” сверкал, как зеркало, зато содержимое маленькой чугунной сковородки спеклось в черную, неопрятную, дурно пахнущую массу. Еда сгорела с концами.

Да и едок – тоже. При жизни этот человек был настоящим великаном, теперь же его труп начисто перегородил тесную комнатенку. Олифант неохотно перешагнул через окоченевшую руку, наклонился и несколько секунд изучал сведенное предсмертной судорогой лицо, тусклые невидящие глаза. Выпрямившись, он обернулся к Фрейзеру.

– Ну и что вы думаете?

– Покойничек разогревал консервированные бобы, – сказал Фрейзер. – Ел их прямо со сковородки. Вот этим. – Он указал ногой на кухонную ложку с выщербленной голубой эмалью. – Я почти уверен, что никого здесь с ним не было. Умял треть банки и вырубился. Яд.

– Яд, говорите? – Олифант вынул из кармана портсигар и серебряную гильотинку. – И что же это такое могло быть? – Он достал сигару, обрезал ее и проколол.

– Что-то сильное, вон ведь какого мужика свалило.

– Да, – кивнул Олифант. – Крупный экземпляр.

– Сэр, – подал голос Беттередж, – вы посмотрите вот на это.

Кожаные ножны, снабженные для крепления на теле длинными ремешками, были сплошь покрыты белесыми потеками пота, из них торчала грубая роговая рукоятка с латунной гардой. Оружие, извлеченное Беттереджем из ножен, отдален но напоминало морской кортик [125], однако не было обоюдоострым; кроме того, тупая его сторона имела вблизи конца своеобразную искривленную выемку.

– А что это за медная накладка по тупой стороне?

– Чтобы парировать клинок противника, – объяснил Олифанту Фрейзер. – Мягкий металл, цепляет лезвие. Американские штучки.

– Клеймо изготовителя?

– Никакого, сэр, – снова заговорил Беттередж. – Судя по всему, ручная ковка.

– Покажите ему этот ствол, – сказал Фрейзер.

Беттередж вложил клинок в ножны, положил его на сундук, отвел полу своего сюртука и достал тяжелый револьвер.

– Французско-мексиканский. – Он говорил, как коммивояжер, рекламирующий необыкновенные качества своего товара. – “Баллестер-молина”. После первого выстрела курок взводится автоматически.

– Армейское оружие? – удивился Олифант. Револьвер выглядел несколько грубовато.

– Дешевка, – покачал головой Фрейзер. – У американцев они в свободной продаже. Ребята из столичной полиции то и дело конфискуют такие у матросов. Слишком уж много их развелось.

– Матросов?

– Конфедераты, янки, техасцы…

– Техасцы, – повторил Олифант, посасывая незажженную сигару. – Полагаю, все мы здесь согласны, что наш покойный друг принадлежал к этой нации.

– Мы нашли ход на чердак, этот парень устроил там что-то вроде гнезда. – Беттередж заворачивал пистолет в клеенку.

– Холод, наверное, собачий.

– Он запасся одеялами, сэр.

– Банка.

– Сэр?

– Консервная банка, в которой находился его последний ужин.

– Нет, сэр. Банки нет.

– Аккуратная стерва, – заметил Олифант. – Подождала, пока яд сделает свое дело, а потом вернулась, чтобы убрать улики.

– Не беспокойтесь, врач добудет нам улики, – отозвался Фрейзер.

Олифанта затошнило – от профессиональной бесчувственности Фрейзера, от близости трупа, от всепроникающего запаха горелых бобов. Он повернулся и вышел в коридор, где один из полицейских возился с карбидной лампой.

Только в таком мерзком доме, как этот, и только на такой мерзкой улочке может произойти подобное мерзкое дело. Его захлестнула волна гадливости, лютое отвращение к этому тайному миру с полуночными поездками и хитросплетениями лжи, с легионами проклятых, безвестно забытых [126].

Олифант чиркнул Люцифером и раскурил сигару; руки у него дрожали.

– Сэр, всю ответственность… – За плечом у него возник Беттередж.

– Сегодня у моего друга с Чансери-лейн табак похуже обычного, – хмуро заметил Олифант. – При покупке сигар необходима крайняя осторожность.

– Мы перевернули квартиру вверх дном, мистер Олифант. Нет никаких свидетельств, что она вообще здесь жила.

– Правда? А чья это внизу симпатичная шифоньерка? Кто поливает кактусы? Кактусы вообще поливают? Возможно, они напоминали нашему техасскому другу о родине…

Он решительно затянулся и стал спускаться; Беттередж не отставал ни на шаг, как молодой встревоженный сеттер.

Чопорный тип из “Криминальной антропометрии” задумчиво стоял у рояля, словно пытаясь вспомнить какой-то мотив. Из орудий пытки, хранившихся в черном саквояже этого джентльмена, наименее неприятными были калиброванные матерчатые ленты для бертильоновских измерений черепа [127].

– Сэр, – снова начал Беттередж, когда антропометрист ушел наверх, – если вы считаете меня ответственным, сэр… Это значит, за то, что я ее потерял…

– Помнится, я посылал вас в “Гаррик”, на утреннее представление, чтобы вы рассказали мне о манхэттенских акробатках.

– Да, сэр…

– Так вы видели манхэттенскую труппу?

– Да, сэр.

– Но – позвольте мне угадать – вы увидели там и ee!

– Да, сэр! И Палтуса и его парочку тоже! Олифант снял и протер очки.

– А акробатки, Беттередж? Чтобы собирать столько зрителей, они должны быть весьма примечательными.

– О господи, сэр, они дубасили друг друга кирпичинами! Женщины бегали босиком и… ну, в газовых шарфиках, сэр, никакой пристойной одежды…

– Ну и как, Беттередж? Вам это понравилось?

– Нет, сэр, честное слово, нет. Любительский спектакль в Бедламе, вот на что это было похоже. К тому же там появились линкеры, так что у меня была работа…“Палтусом” они называли главного пинкертоновского агента, филадельфийца, который носил необычайно пышные бакенбарды и представлялся Бофортом Кингсли Де-Хейвеном (чаще) либо Бомонтом Александром Стоуксом (реже). Палтусом его сделало пристрастие к этой рыбе на завтрак, отмеченное Беттереджем и другими наблюдателями.

Палтус и двое его подчиненных, обретавшиеся в Лондоне уже восемнадцать месяцев, обеспечивали Олифанта как весьма интересным занятием, так и великолепным предлогом для получения правительственных ассигнований. Организация Пинкертона, официально будучи фирмой частной, на деле служила центральным разведывательным органом вечно воюющих Соединенных Штатов. Имея агентурную сеть по всей Конфедерации, равно как и в республиках Техас и Калифорния, пинкертоны нередко получали доступ к важной стратегической информации.

По прибытии в Лондон Палтуса и его бойцов кое-кто из сотрудников Особого отдела предлагал насильственно их перевербовать, для чего существует уйма классических методов. Олифант поспешил подавить эти мысли в зародыше, доказывая, что американцы будут гораздо полезнее, если предоставить им свободу действий – под, подчеркнул он, неусыпным надзором как Особого отдела, так и его собственного Особого бюро Министерства иностранных дел. Так как Особое бюро почти не имело необходимого для таких игр персонала, Особый отдел прикомандировал к нему Беттереджа вкупе с группой неприметных, ежедневно сменявшихся лондонцев – опытных наблюдателей, каждого из которых Олифант утверждал лично. Беттередж докладывал непосредственно Олифанту, который оценивал сырой материал, а затем передавал его в Особый отдел. Олифант находил подобное положение дел вполне удовлетворительным; Особый отдел от комментариев пока воздерживался.