Алексей Поляринов - Центр тяжести

– Хорошо, я перефразирую: за что ты отметелил одноклассника? За что ты втащил ему?

Я смотрю на часы, потом – на мозгоправа.

– Сколько мне тут еще сидеть?

– Хочешь уйти? Иди.

Он брезгливо машет рукой в сторону двери и берется за книгу. Прочитав страницу, он поднимает на меня взгляд:

– Ты еще здесь? Я думал, ты хочешь уйти. Дверь там – прямоугольная, коричневая. Не промахнешься.

Я облизнул губы. Его поведение, манера выражаться и полное отсутствие интереса ко мне – все это не вязалось с моими представлениями о психологах.

Проходит еще минута.

– Моей маме уже позвонили, да?

Он вновь откладывает книгу.

– Ты так, мммм, «отметелил», – изображает кавычки пальцами, – одноклассника, что его пришлось везти в больницу. Как ты думаешь, мы позвонили твоей маме или нет?

Я вздыхаю. Я хочу начать говорить, хочу рассказать ему все, меня тошнит, слова рвутся из меня, как блевотина. Но я молчу.

– А как это вообще работает?

– Что именно?

– Как вы обычно определяете, болен человек или нет? Вот, например, если человек ничего не чувствует, это нормально?

– В смысле – «ничего не чувствует»?

– Ну… у меня был друг… Женька. Я считал его самым мирным и уравновешенным человеком на свете – он ни разу в жизни не дрался и, кажется, даже голос никогда не повышал. Однажды мы сбежали с урока математики, чтобы сходить в видеосалон: показывали «Чужого». Это такой монстр в космосе…

– Да-да, я знаю.

– …угу, так вот. Мы выгребли из карманов мелочь, наскребли на два билета и направились к остановке. Мы проходили мимо кафетерия, когда раздался взрыв – что-то бухнуло, знаете, как будто лопнул большой воздушный шар, потом секунда тишины, и новый звук «тр-р-р-р», похожий на грохот ливня по жестяной крыше, – это добавленные в бомбу монеты дырявили обшивку автобуса и застревали в стене у меня за спиной; я помню, как в воздухе повисли осколки стекла, я смотрел на них и не мог понять: почему они не падают? Я был как будто законсервирован в мгновении.

Очнулся в машине «скорой помощи» – целый и невредимый. Женька сидел рядом – невозмутимый, как всегда. Он кивнул на покореженный автобус и сказал: «Прикинь, мы живы только потому, что в момент взрыва стояли за автобусом, он принял ударную волну. С этого дня я официально уважаю общественный транспорт. – Он разжал кулак и показал мне несколько гнутых монет. – Это я насобирал, пока тебя латали».

Я испуганно посмотрел на него.

«Ты че, идиот? Выбрось».

«Чего идиот-то? Здесь семнадцать рублей. Купим хот-догов».

«То, что ты держишь, – это начинка для бомбы. Эти монеты, как картечь, калечили людей, ломали кости».

«Ой, не истери, а? – сказал Женя. – Деньги не пахнут. И вообще, пошли. Киноха наша начнется через двадцать минут, надо спешить».

Вокруг нас лежали трупы, а он боялся опоздать на фильм. Скажите, доктор, мой друг, Женя, он сумасшедший?

Психолог откинулся назад, почесал висок, пожал плечами.

– Я должен поговорить с ним, чтобы выяснить.

Пауза.

– А если я скажу вам, что это был я?

– В смысле?

– Это я выковыривал монеты из стены – в тот момент мне казалось, что это логично: чего добру пропадать? Я просто ничего не чувствовал – ни тоски, ни страха. И теперь Женя избегает меня – он считает меня психопатом.

Доктор минуту внимательно разглядывал меня – и вдруг громко чихнул.

– Извини. – Чихнул еще раз и внимательно посмотрел мне в глаза. – У меня ужасная аллергия на чушь. Чихаю без остановки. – Откинулся назад и скрестил руки на груди. – Думаешь, ты первый, кто сочиняет басни в этом кабинете? Впрочем, я должен отдать тебе должное – ты отличный рассказчик. Не думал стать писателем?

Я сунул руку в карман – и высыпал на стол горсть гнутых, покореженных монет. Семнадцать рублей.

Дома я ожидал серьезного разговора. Даже взбучки. Но мама вовсе не была в ярости. Она как-то грустно посмотрела на меня и обняла. Я не знал, как реагировать: хорошо это или плохо? Раньше я бы все отдал, чтобы избежать взбучки за проступок, но сейчас… Сейчас эти ее объятия нагоняли тоску. Если б она наорала на меня, мне было бы гораздо легче – я бы знал, что теперь все будет по-старому.

Впрочем, были и светлые моменты: мама потихоньку приходила в себя – вернулась к книге, например. Ночами сидела на кухне с чашкой растворимого кофе и перебирала свои черновики, черкала что-то карандашом.

Однажды, вернувшись из школы, я услышал шипение – звук доносился с кухни: мама жарила курицу. Дверь на кухню была плотно закрыта.

– Мам? – позвал я.

Она не ответила. Я разулся, осторожно подошел к двери. На ней висел календарь, и я сдвинул красный квадратик так, чтобы он показывал сегодняшний день, а потом приоткрыл дверь. Мама сидела за кухонным столом, в одной руке лопатка, в другой – книга. Она читала и была так увлечена, что совершенно забыла про курицу. Сковорода на плите уже дымилась, воздух был насыщен запахом паленого куриного мяса.

– Мам?

Она подпрыгнула и уронила лопатку. Мы посмотрели на лопатку, потом – друг на друга.

– Ты напугал меня до смерти! – сказала она, прижав ладонь к груди.

– Там курица… того. – Я показал пальцем.

Мама метнулась к плите, схватила сковороду за ручку и тут же – «ссссс!» – отдернула ладонь. Потянулась за прихваткой и убрала сковороду с огня, на соседнюю конфорку. Потом кинулась к окну и открыла его настежь – густой, почти осязаемый дым струей потянулся на улицу.

Мама обернулась, но смотрела не на меня, а на свою ладонь.

– Блин! – взяла большой палец в рот.

Потом метнулась к раковине, открыла холодный кран и сунула руку под струю.

– Блин, блин, блин.

Я поднял лопатку с пола и так и застыл посреди кухни, не зная, что с ней делать. Мне было неловко, мне казалось, что мама обожглась из-за меня.

– Переверни, пожалуйста, курицу, – сказала она.

Я подошел к плите и стал лопаткой отдирать куриные грудки от сковороды.

– Петро! Ну что ты делаешь? Она же на полу валялась, ей-богу! Ты же это есть потом будешь, ну.

Мое лицо не просто горело от стыда, оно, кажется, дымилось – так же как курица.

– Прости.

Она открыла ящик рядом с раковиной, достала другую лопатку и перевернула куриные грудки. В этом, впрочем, уже не было необходимости – сковорода остывала.

Я подошел к столу и бросил взгляд на книгу. «Как писать книги».

Я знал, где искать ее по ночам. Она сидела на кухне, поджав под себя ногу, и перебирала черновики. Я зашел попить воды.

– Ну, как продвигается?

Она потерла глаза ладонями и посмотрела на меня. Усталый, измученный взгляд. Ластик на кончике карандаша стерт почти до основания.

– Не очень.

Я прошел к подоконнику и налил себе воды из трехлитровой банки. На вкус кипяченая вода напоминала жидкий мел, отдавала накипью, и я терпеть ее не мог, но мама запрещала пить из-под крана.