Алексей Поляринов - Центр тяжести

В отличие от новой, буйной и полной опасностей жизни Грека моя жизнь развивалась по более скучному сценарию. После института я перепробовал несколько весьма экзотических профессий: например, некоторое время работал в фирме, торгующей декоративными элементами, стилизованными под черепа и рога лосей и буйволов, потом полгода провел в аквариумной компании в должности дизайнера, и хотя само по себе это занятие было довольно интересным, мне пришлось оставить его из-за внезапно появившейся аллергии на все виды корма для рыб (это в нагрузку к моей аллергии на морепродукты, да). В итоге первый год нашей с Олей совместной жизни в съемной квартире деньги на оплату аренды я зарабатывал именно переводами: адаптировал тексты для пресс-конференций, презентаций, переводил завещания и жалобы клиентов. В целом денег на жизнь хватало: мы были бедны и счастливы. И даже когда я пытался заговорить о будущем, она зажимала мне рот и говорила:

– Знаешь, говорят: лучший способ убить шутку – объяснить ее смысл. И точно так же с будущим: хочешь убить его – распланируй жизнь на десять лет вперед.

В итоге она (как всегда) оказалась права – будущее само диктовало нам свои условия.

– Я беременна, – сказала она.

Просто зашла в комнату, села рядом со мной и сказала: «Я беременна». Без всяких прелюдий и предисловий. Потом, правда, добавила:

– Не знаю, как так получилось. То ли таблетки не сработали, то ли я случайно пропустила день.

Как обычно реагируют на эти слова? Радуются, пугаются, нервничают?

Я же пришел в ужас. Вовсе не потому, что не хотел детей, нет. И финансовый вопрос меня не пугал, я любил Олю и прекрасно знал, что рано или поздно услышу от нее эти слова. Тут было другое: из всех возможных мыслей в голове у меня почему-то возникла только одна: а что, если я буду плохим отцом? Как это вообще выглядит – быть отцом?

И эта мысль меня буквально парализовала.

Оля ждала реакции, а я молчал и тупо смотрел перед собой, не мог подобрать нужные слова – ощущение такое, словно иду по минному полю.

Ребенок еще не родился, мы даже не решили, что будем делать с ним на стадии беременности, а я уже сидел там, на кровати, и представлял себе, как испорчу ему жизнь. Это было нелепо, и если бы кто-то другой рассказал мне такую историю – я бы рассмеялся. Вот же ж придурок, подумал бы я, ребенку минус восемь месяцев, а он уже все за него решил.

Оля тронула меня за плечо – не могла понять, что со мной.

– Ты весь бледный, тебе плохо?

– Я? Нет, ничего. Я просто. Просто задумался.

– Если ты еще не решил, мы можем отложить этот разговор. – Я видел разочарование на ее лице – не такой реакции она ждала.

– Что? Нет! Ты чего? Да я же. – Я начал заикаться, обнял ее, меня трясло. – Это прекрасно! Прекрасно! Я счастлив.

Я прижимал ее к себе и чувствовал, как она наконец расслабилась в моих объятиях.

– А почему ты такой бледный? И вспотел весь. Что с тобой?

Я посмотрел ей в глаза:

– Я боюсь.

– Чего?

– Что буду плохим отцом.

Она пару секунд разглядывала меня, ждала, что я рассмеюсь, скажу, что пошутил. И вдруг рассмеялась сама и снова прижалась ко мне.

– Какой же ты придурок, ей-богу!

Странная вещь – отцовство. Оно проделывает с мозгом причудливые вещи. Инстинкт самосохранения обостряется до предела. Первые полгода после рождения Льва я только и делал, что боялся.

В английском есть такое слово: overthinking.

Это когда слишком много думаешь. Передозировка мыслей. Именно этим я и занимался – слишком много думал.

А если со мной что-нибудь случится, кто позаботится о моей семье? А если что-нибудь случится с Левой? Что, если однажды он не проснется? Или, наоборот, не сможет уснуть? А если у него остановится сердце? Такое ведь тоже бывает, да? А если он забудет, как дышать? Я слышал о таких случаях – страшное дело. А если вырастет и станет байкером или, еще хуже, политиком? Или возненавидит меня? А если у него обнаружится аллергия на пенициллин? У нас в семье у всех на что-нибудь аллергия. В основном на нормальную жизнь.

Сейчас об этом легко и весело вспоминать, тогда же, в первые полгода жизни сына у меня случались настоящие панические атаки. Когда я смотрел на него, совсем еще маленького, лежащего в колыбели, завернутого в голубой плед, я не думал: «Как же сильно я тебя люблю», я думал: «Боже мой, какой ты хрупкий, как же я смогу тебя защитить?»

Отец однажды назвал мою мать Атлантом, держащим небо над моей головой, ей ведь действительно казалось, что если она чуть-чуть ослабит хватку, то я выйду из-под контроля и что-нибудь плохое обязательно случится.

Теперь у меня был свой сын, и я повторял все ошибки матери.

Ночами я ворочал в голове свои тяжелые, нелепые мысли: зачем мы вообще позволили маленькому ребенку появиться на свет в мире, где все вокруг создано для того, чтобы его убить или – как минимум – сделать ему больно? В Библии написано, что Бог создал этот мир специально для человека. Довольно спорное утверждение, учитывая, что 99,9999 процентов обозримой Вселенной непригодно для жизни человека. Вообще. Там просто нет воздуха. И еще там запредельные температуры. И радиация. И черные дыры. И еще много всякой херни, о которой мы даже не знаем. И даже на Земле не весь воздух пригоден для дыхания. Строго говоря, всего двадцать-тридцать процентов поверхности Земли пригодны для жизни (эти числа я, как любой фанат статистики и отец-истеричка, разумеется, брал с потолка). Кроме того, преступность в мире растет, террористы, военные конфликты, экономический и топливный кризис, парниковый эффект. Да и в самых безопасных местах, в каком-нибудь Монако, тебя вполне может сбить автомобиль (примечание: не забыть посмотреть статистику ДТП в Монако).

Вот так, по ночам я не мог уснуть, вставал каждый час или даже чаще и подходил к кроватке Льва и прислушивался – проверял, дышит ли он. И убедившись, что дышит, пытался сосчитать его пульс и частоту дыхания. И если все было в норме, я возвращался в постель и продолжал ворочать в голове свои нелепые, идиотские мысли: о малярии, лейкемии, аллергии на пенициллин, раке легких, пассивном курении, пищевом отравлении, паразитах в ковровом покрытии и обо всех остальных напастях, поджидающих моего сына за пределами его кроватки, а некоторые – даже в этой самой кроватке.

К счастью, рядом была Оля, луч здравомыслия в моем наполненном паранойей отцовстве.

И знаете что? На самом деле я стал отцом вовсе не в тот момент, когда мой сын родился; я стал отцом в момент, когда перестал держать небо над ним. В момент, когда понял, что небо не упадет.

Не знаю, как такое происходит; наверно, надо повзрослеть, отрастить хребет. Однажды наступает миг, когда ты просто устаешь бояться и понимаешь, что твоей жене и сыну не нужен инфантильный невротик, им нужен человек, на которого они могут рассчитывать. И ты становишься таким человеком.